Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перекатывать во рту сердолик и охотиться на львов было увлекательней. Все с меньшим желанием откликалась она на зовы «Астории» и «Европейской», лучше валяться на тахте и мечтать – не о будущем, о прошлом.
Но от будущего не отмахнуться. Что ждет ее впереди? Выбор невелик. Технический переводчик звучит солиднее, чем экскурсовод, но при одной мысли о табеле ее прошибал холодный пот. Что угодно, только не учреждение с его распорядком, тягомотным бездельем и профсоюзными собраниями. Экскурсовод – это все-таки посвободнее, больше воздуха и движения. Всю жизнь мечтала водить группы пусто-любопытных и каменно-равнодушных туристов, молодящихся накрашенных старух с лошадиными челюстями и веселых старичков в панамах с цветными ленточками. Запихивать их в автобус, то и дело пересчитывать и умирать от страха, недосчитавшись одного, застрявшего в сортире. Делать любезное лицо, ускользать от прямого ответа, еще чаще – грубо врать во славу родины, и все равно нарваться на донос. А высшую награду за терпение, изнурительную возню и унижение – дрянной сувенир – передарить этажной горничной. Вершина удачи: повезти группу отечественных путешественников за бугор. Пересчитывать их еще чаще и нервнее, мешать им делать, что они хотят, а потом строчить телегу на жалких запуганных бедолаг, глотнувших дивный «воздух свободы». И так всю жизнь? Бог мой, лучше повеситься.
А чего она хочет? Да ничего, вот чего! Художественный перевод – это для родителей, их гостей, чтобы отвязались, отчасти для самой себя, чтоб не думать о выборе профессии. Ей это скучно. Она не любит читать. Надо жить собственной жизнью, а не читать про каких-то придуманных людей. Какое ей до них дело? Ну, так чего тебе надо? Смеяться во все горло на морском заплеске, глядеть ошалело на своего смуглого бога. Собирать разноцветные камешки, обрывать ветки тамариска, играть с Кузей, кусать его за ухо и все время видеть удлиненное, суженное в висках лицо и светлые, как вода, глаза. Все остальное не стоит ломаного гроша. Но этого не будет…
Однажды в воскресный день Пашка зашел за отцом, чтобы ехать в Сестрорецк ловить корюшку. Был он приметно навеселе.
– Допрыгаешься, – сказала Таня. – Отберут права.
– Так я для запаха, – засмеялся Пашка. – А права у меня давно отобраны.
– Как же ты ездишь?
– Без них. Так спокойнее. Если что – сую десятку и никаких проблем.
Беспечная его самоуверенность разозлила Таню. Она вспомнила, что все Пашкины спортивные мероприятия: охота, рыбалка, гонки на скутерах, теннис – неизменно кончаются пьянкой.
– Зачем ты разлагаешь отца?
– Что мне, за его нравственностью следить? Он совершеннолетний.
Таня заметила на руке брата новые часы «роллекс» – мечта всех пижонов. Пашка вообще очень преуспел за последние месяцы: новая дубленка, кожаная куртка, поляроид, ослепительные галстуки. Видимо, скрашивая отцовское одиночество, он добрался до его кассы. Тане это было безразлично, но маленькая обида за отца все-таки шевельнулась.
– Ты бы его здоровье пожалел. Отец не мальчик.
– Он нас с тобой переживет! Железный старик.
– Как-то непочтенно все это, – покачала головой Таня.
– А в нашей семье все непочтенно! – озлился вдруг Пашка и весь как-то выострился. – Но рекорд поставила мамахен. Встретила на Богояре свою первую любовь, безногого калеку, и выдала ему с ходу чуть не на пристани.
Она ударила Пашку кистью руки по глазу с такой силой, что он упал спиной на диван. Заорав не столько от боли, сколько от неожиданности, он вскочил и хотел кинуться на нее, и тут увидел в руке сестры нож для разрезания книг с длинным, узким лезвием. Но страшнее ножа было ее остервенелое лицо.
Боль показалась нестерпимой лишь в первое мгновенье и сразу отпустила Глаз не пострадал, хотя синяк останется.
– Ты мне за это заплатишь, дура психованная! – Но в голосе не было особого ожесточения.
– Поговори еще!
– Думаешь, хозяйкой тут стала? Отец скоро новую мамочку приведет.
И, пустив эту парфянскую стрелу, Пашка отбыл.
Она пропустила последнюю фразу мимо ушей. Это ее не интересовало. Надо было разобраться с главным. Пашка был врун, но тут он не мог соврать. Его истерическое хамство было правдой. Что ж, тогда все сходится. Речной моряк сказал: она плыла к берегу. И еще он сказал загадочно: ей был голос. Конечно, никто ее не звал с берега, на таком расстоянии, за шумом парохода она бы и не услышала, но голос прозвучал в ней самой и бросил ее в реку.
Конечно, Анна плыла к Павлу. Она прекрасно плавала Но вода была слишком холодной, а сердце слишком усталым. Почему она не осталась с ним? А как она могла остаться? Где? В убежище для калек? Обратно – это порыв, тут нет ни расчета, ни житейских соображений, остаться – быт. Наш страшный, вязкий, опутанный множеством условностей и правил быт. Чтобы соединиться с ним, надо было уехать. Уйти, чтобы остаться» «Зачем я играю словами? – подумала она удивленно. – Я что, с ума съехала?»»
Но мать – вот человек! Ни о чем не думая, ни с чем не считаясь, ничего не стыдясь, никого не щадя, кинулась в объятия любимого. Да, так было, только так и могло быть у этих смуглых богов. У богов… Но это пожилые люди, почти старики, не видевшиеся чуть не сорок лет. И ко всему он калека, обрубок. Что же такое было в Анне, если она, не колеблясь, швырнула