31 июля 1983 года. Стояло прекрасное безветренное солнечное утро, и сетка, которую я перед этим поставил над основной колонией рыжих муравьев, наконец оказалась полезной. Крылатые особи вылетели из гнезда и попали в нее, так что я смог их собрать (на это я и надеялся, ожидая, что они полетят на свет в небо, чтобы спариваться и расселяться). Этим утром мне попались 194 самца. Для самок имеет смысл не вылетать одновременно с самцами, чтобы избежать близкородственного скрещивания. Больше в этот день никто не вылетал. 3 августа гнездо покинули еще по крайней мере 25 самцов, а 8 августа из него вылетели еще 100 самцов.

Тут появилась проблема. Я знал, что рабочие – уменьшенная копия цариц (только у виргинных самок есть крылья), поэтому молодых маток отличить легко. Но я не знал, как должны выглядеть самцы. Все вылетевшие самцы были черные. Могли бы они оказаться представителями черного вида Formica fusca?

Систематика муравьев – трудная область, и я оказался в тупике. Здесь наблюдения и эксперименты не помогли бы, так что я обратился к знатоку: послал насекомых первоклассному специалисту по муравьям Эдварду О. Уилсону. Вопреки тому, что я наивно предполагал по внешнему виду, черные муравьи-самцы оказались «рыжими», F. subintegra, как и должно было быть по всем муравьиным стандартам. Позже мне довелось раскопать гнездо черных муравьев F. fusca, где я нашел несколько готовых к вылету самцов. Они тоже были черные, но с красными ножками и темными пигментированными крыльями.

Берт Хелльдоблер, еще один мировой авторитет по муравьям, написал мне:

Я не сделал оригинальных открытий, но открытие нельзя сделать не исследуя, а я, раззадоренный своим невежеством, хотя бы попытался. Я развлекся, многое узнал о муравьях, и несколько моих летних сезонов благодаря им оказались особенными.

24 сентября 2005 года. Лес в основном еще ярко-зеленый, но его палитра становится богаче, и начинают выделяться отдельные деревья: те, что еще зелены, контрастируют с другими – вот темная зелень бальзамической пихты, а вот тут и там золотой и оранжевый, и крапинки ярко-красного сияния кленов. Краски особенно впечатляют, когда небо свинцовое, а рассеянный свет сквозь бегущие облака подсвечивает листву. На ярком солнце пейзаж выцветает.

Этой осенью встречается много разных гусениц. Сейчас, в конце сентября, самое время поискать гусениц некоторых крупных бабочек. Многие птицы уже улетели и, возможно, теперь не представляют такой опасности, но паразиты гусеницам угрожают всегда. Я наблюдал за гусеницей волнистого бражника (Ceratomia undulosa) на сеянце ясеня: она кормилась на листьях, обгрызая их по краям, так что не получалось проеденных отверстий, которые бросались бы в глаза, а недоеденную часть листка скусывала. Я ожидал, что она не откусит несколько последних листьев перед тем, как покинет растение и уйдет окукливаться. Внезапно гусеница вовсе перестала питаться и пару дней просто свисала с листа в типичной для личинок бражников позе «сфинкса». Однажды утром ее зеленая кожица оказалась покрыта 91 свежим белым коконом наездника-бракониды. Она была вся в темных дырочках-ранках, откуда проклюнулись (или выгрызлись?) личинки.

В солнечные дни постоянно стрекочут сверчки, летают стремительные стрекозы, и я смотрю, как бабочки-монархи движутся на различной высоте над полями и лесами, направляясь на юг. Птицы давно умолкли. По крайней мере, так казалось, пока не появились граклы.

Я не видел граклов и красноплечих черных трупиалов уже несколько месяцев. После гусей они первыми вернулись на наше болото весной, прибывая маленькими группами с десяток особей или меньше, но всегда оставаясь вместе, если не считать периода гнездования. Они гнездились своеобразным свободным сообществом. Потом вырастили молодняк, снова собрались в стаи и покинули болото.

Мне стало интересно, куда они улетают. Сегодня на пробежке через рощу у скалы, где гнездятся вороны, я это выяснил. Я наткнулся на тучу из тысяч граклов. Задолго до того, как мы с ними оказались рядом, стал слышен шум, состоящий из писка, визга, скрежета и гнусавых «тик», «так» и «ток» – все вместе это было похоже на рев. Широкий черный поток птиц струился меж ветвей кленов, дубов, берез и черемух. Я остановился и молча стоял, завороженный, а они рекой протекали надо мной и вокруг меня. На каком-нибудь дереве собиралась стая; к ней присоединялись другие птицы; их становилось все больше и больше; и внезапно они все взлетали в громе крыльев под аккомпанемент быстро затихающих голосов. Гром и рев сходили на нет, а трескотня возобновлялась на другом дереве. Черные ручьи граклов продолжали течь вокруг меня с таким шумом, будто ветер дует среди деревьев. Отдельные потоки птиц то и дело уменьшались до струйки, а потом опять набирали объем.

Птицы из этой стаи граклов кормились на вершинах деревьев, расклевывая склеенные шелком кленовые листья с маленькими зелеными гусеницами внутри. Я видел похожее скопление этих птиц несколькими годами раньше, но в более позднее время года – то ли в октябре, то ли в начале ноября, когда уже опали листья. Те птицы кормились на земле в лесу и двигались, словно гигантское колесо: одни уже сидели на земле, другие пролетали вперед и садились там, затем поднимались те, кто остался сзади, обгоняли их и снова пролетали вперед. Они двигались по лесу, как пылесос, по-видимому сметая на своем ходу пищу.

Личинки наездника-бракониды только что появились из гусеницы бражника и сплели коконы, непрочно закрепленные на гусенице

Граклы – ярко выраженные общественные животные, поэтому их «характер» кажется нам милым; они заигрывают друг с другом и с человеком, если тот стал частью их группы. Характер особенно сильно проявляется в контрастах, и мы наблюдали ярчайшие различия между юным странствующим дроздом и молодым граклом, которых вырастили одновременно. Наш питомец-гракл по имени Кракл следовал за нами по пятам – особенно когда был голоден (или была голодна); тогда птица немедленно являлась, если позвать ее по имени. Кракл даже следовал за нами в дом; пару раз он ударился об окно, пытаясь попасть внутрь, один раз так сильно, что потерял сознание – хорошо, что пришел потом в себя. Он также всегда просился внутрь под дверью, когда мы шумели внутри. Дрозд, напротив, уселся на веранде под тенистыми ветками черемухи и так и сидел и пищал там. Он как будто прирос к этому месту, как будто хотел, чтобы мы подошли. Он открывал рот, когда мы были рядом, но его интересовала только еда. Кракл смотрел на нас и поворачивался именно к человеку.