— Если потребуется, я его расширю, — неожиданно объявил мальчик-солдат. — Но сегодня я туда не пойду. Пойдешь ты, Оликея. Возвращайся домой, собери все для обмена и сразу же отправляйся на ярмарку.

— Но… но лучшие товары уже разобрали. Дорога до моего дома займет полдня, а потом еще два, а то и три дня ходьбы до ярмарки. Все уже уйдут. А ты чем займешься? — спросила она с подозрением, словно ожидала от него какого-то подвоха.

— Со мной останется мальчик. И мы тоже отправимся на ярмарку и там с тобой встретимся. Так что, выходя, прихвати для нас лишние спальные шкуры. Зима стремительно наступает, и я не хочу мерзнуть по ночам.

— Это какая-то бессмыслица. Я устала, а у тебя нет никаких припасов. Давай пойдем ко мне, хорошенько отдохнем и поедим горячего. А потом, когда ты немного оправишься, перенесешь нас на ярмарку быстроходом.

Оликея провела рукой по волосам и подняла взгляд к затянутому тучами небу, обеспокоенная светом и мечтающая поскорее отправиться в путь.

Он задумался. Его явно искушала мысль о горячей еде и ночи отдыха в тепле, но в конце концов он покачал головой. Гернийским жестом, как я вдруг осознал. Он впитывал все больше и больше моей сущности, и я испугался, не значит ли это, что я теряю себя, отдавая ему.

— Нет. Я предстану перед нашим кланом не раньше чем смогу сделать это с гордостью, — пояснил он вслух. — Я твердо решил, что в нашу следующую встречу Джодоли увидит меня толстым и процветающим.

— И как ты собираешься этого добиться? — поинтересовалась Оликея. — И что подумают обо мне остальные, если я вернусь без тебя?

— Я еще не вполне уверен, но это не твоя забота. Если кто-нибудь спросит про меня, скажи, что я послал тебя вперед. А пока думай лишь о том, что твое желание исполнится — ты сможешь побывать на ярмарке. Иди, иди уже. Мы с Ликари найдем тебя там.

— Меня будут много расспрашивать, когда я вернусь в деревню без вас обоих.

— Просто улыбайся и обещай им приятную неожиданность. Скажи, что мальчик со мной в безопасности. И отправляйся на ярмарку. Встретимся там через четыре дня.

— Четыре дня?

— Ты говорила, что тебе нужно выспаться. Ты будешь там раньше нас. Похваляйся великим, которого ты нашла. Торгуй безоглядно, словно тебе нет нужды искать выгодные сделки, словно ты несказанно богата.

Оликея нахмурилась и неуверенно стрельнула глазами. Она хотела вернуться в свой дом, хотела отдохнуть, а затем отправиться на ярмарку, чтобы застать хотя бы последние торговые дни. Но любопытство грызло ее, словно ненасытная блоха.

— Что ты задумал? — потребовала она ответа.

— Я задумал прибыть на ярмарку через четыре дня и произвести впечатление на всех. Включая тебя.

— Но если я туда пойду, буду всем про тебя хвастать и опрометчиво обменивать товары, а ты не придешь, я буду выглядеть глупо!

— А если так поступишь и я приду, ты прослывешь женщиной с великим даром предвидения.

Она молча смотрела на него.

— Я понимаю, это риск, Оликея. И только тебе решать, пойдешь ты на него или нет.

Она еще мгновение стояла, сомневаясь, потом развернулась на пятках и зашагала в сторону деревни. Мы смотрели ей вслед. Затем мальчик-солдат опустил голову и встретился с неуверенным взглядом Ликари. Оликея ушла, даже не попрощавшись с ним, не говоря уже о том, чтобы предупредить, как за ним следует приглядывать. Я вспомнил Эмзил, старавшуюся не доверять мне детей даже на пару минут. Но Оликея явно относилась к Ликари как к независимой личности, способной принимать собственные решения или не соглашаться с решениями других. Я не был уверен, что одобряю такое положение вещей, но этого ребенка оно, судя по всему, устраивало.

Не услышал ли мальчик-солдат отголоски моих мыслей? Он заглянул Ликари в глаза.

— Ты хочешь пойти со мной? Или вернуться в деревню вместе с матерью?

Малыш вытянулся в струнку.

— Я твой кормилец. Ты сказал, что я пойду с тобой, и я пойду.

— Хорошо.

Мальчик-солдат бросил последний взгляд вслед Оликее. Солнце светило на ее кожу, но она, уверенная в себе, точно львица, спускалась по тропе к деревне. Вскоре она вошла под укрытие деревьев и скрылась из виду.

— Что ты собираешься делать?

— Охотиться. Ты мне поможешь. И есть. Много. А потом, когда я стану настолько толстым, насколько это возможно за четыре дня, мы отправимся быстроходом на ярмарку. И там я буду торговать.

Он удивленно склонил голову.

— А чем ты будешь торговать?

— Пока еще не вполне уверен. А что считается ценным?

Ликари нахмурил брови и с серьезным видом задумался над ответом.

— Табак. Табак всегда хорошо идет. И меха. Красивые вещи. Всякие вкусности. Ножи.

— Думаю, мне стоило спросить об этом твою мать, пока она не ушла.

— Наверное. А почему ты все время называешь Оликею моей матерью?

— Ну, она же и есть твоя мать, разве нет?

— Думаю, так. Но звучит как-то странно. — Он огляделся по сторонам и встревоженно добавил: — Нам стоит уйти под деревья. Я начинаю обгорать.

— Я тоже заметил, особенно отметинами.

Вся моя кожа сделалась чувствительнее к свету, но образовавшиеся пятна заметно жгло даже после столь краткого пребывания на солнце. Мальчик-солдат медленно зашагал по тропинке вслед за Оликеей, и Ликари вприпрыжку двинулся рядом.

— А как обычно называют Оликею, когда говорят с тобой?

— Оликея.

— И даже ты не зовешь ее матерью?

Мой вопрос, похоже, его озадачил.

— «Мать» — это что, а не кто, — ответил он через некоторое время.

— Ясно, — проговорил мальчик-солдат, и мне показалось, что я тоже понял.

Ветер все нарастал, обрушиваясь на нас сверху. Мальчик-солдат оглянулся назад, туда, откуда мы пришли. Вершины гор над пещерой, из которой мы вышли, уже укрывали снежные шапки. Его вдруг кольнула вина.

— Ты, должно быть, замерз. Мне стоило отправить тебя с Оликеей.

— Зима идет. Зимой всегда холодно. Ветер будет не такой резкий, когда мы войдем под деревья.

— Тогда давай поспешим, — предложил мальчик-солдат.

Пронзительный ветер жалил его обнаженную кожу почти так же, как свет. Ликари мог рассуждать о том, что зимой всегда холодно, но он не видел причин мерзнуть без особой необходимости.

Даже когда мы оказались под укрытием деревьев, он все равно не согрелся, и я вдруг усомнился в разумности его решения. От прежней жизни у него сохранилось только одеяло. Ликари тащил их скудные пожитки: мех для воды, кремень с огнивом, нож и еще несколько мелочей в поясной сумке. Но сам он не владел ничем, словно новорожденный младенец. Я вспомнил, что они выбросили мою поношенную одежду, и пожалел о своем жалком имуществе, словно о растраченном попусту сокровище. Нас терзали голод и холод, дотягиваясь когтями даже до моего сознания. О чем он думал? Почему не пошел с Оликеей? Сейчас мы бы уже согрелись и поели. Ликари, похоже, не разделял моих сомнений, а терпеливо, как собака, брел за мальчиком-солдатом.