Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для Мишель, что привыкла держать всё в себе, преодолевая любые жизненные трудности. Для танцовщицы с большим сценическим будущим, нервно набирающей номер сестры на пятиминутном перерыве, спрятавшись за кулисами ― в трубке весёлый голос, но беззвучное затаенное дыхание слишком частое от волнения. Вот, кем была она на самом деле. Все её искренние чувства неуловимо прятались в дрожащих пальцах, сжимающих телефон. В искренних улыбках, что она пыталась сдержать, в поверхностных неразборчивых взглядах. И ведь я это знал.
Дразнящий настойчивый поцелуй стал последней каплей, и если бы мне только удалось сдержаться, в этот самый момент мы бы вместе привычным образом готовились к завтрашней репетиции. Мы бы продолжили обманываться: я ― делать вид, что меня не касаются её пробивающиеся в суровую реальность чувства, а она ― так бы и догадывалась о том, насколько труслив её ненаглядный напарник. Закрывая на правду глаза, я смог бы продолжать наслаждаться её скромным присутствием в моей жизни, подолгу анализировать, что скажу ей по телефону, когда позвоню посреди ночи без всякой задней мысли, а Мишель с замиранием сердца ждала бы этих звонков. Но этому быть уже не позволено.
Судорожное дыхание до сих пор душило лёгкие и грудь, язык цепенел в невозможности объясниться даже в тихую комнату, пока голову терзали стыдливые выводы. Страх перед последствиями от собственных ошибок пытал во мне чувства, нестерпимо вырывающееся наружу и выцарапывающее изнутри послания о помощи, но я настойчиво продолжал их душить в надежде на то, что этот паразит ещё не успел расположиться в моей груди основательно.
― Она же сама сказала, что знает! Мне не нужны отношения! Зачем было признаваться… ― продолжая стоять посреди комнаты, я метнулся взглядом по столу, на котором безобразно убедительно располагалась бутылка бурбона и неприметно скромно покоился рождественский подарок для Мишель. Высокая зелёная свеча с пожеланиями счастья в новом году для её излюбленного распития неудавшейся пародии на Каберне…
Это несвоевременное, безвозвратно неловкое признание изменило многое. С того момента, как оно прозвучало, оно наложило запрет на простые человеческие потребности, которые я удовлетворял рядом с девушкой: зная эту маленькую нескромную тайну, разве мог я теперь прикасаться, звонить, отшучиваться, понимая, какой урон наношу её уязвимым чувствам? Насколько зависим я становлюсь от этих нехитрых действий? Постылый жгучий стыд перебивало только ещё более острое сожаление. Как раньше уже не будет…
Пытаясь избавиться от давящей ноши из уныния, стыда и разоблачённой тяги к Мишель, я с дрожью вздохнул: но они будто вцепились в меня, пронизывая насквозь органы и похолодевшую кровь. Тогда я остервенело выдернул со стола бутылку и жадно к ней приложился, желая захлебнуться в виски. Горькая, щиплющая глотку жидкость потекла по шее и подбородку…
На звонки я не отвечал. Не знал, что сказать: всё было предельно понятно из моего подлого побега с репетиции и добавить или убавить было нечего. Снег засыпал узкий подоконник, на улице быстро стемнело, а я похоронил себя на этот вечер в подушках, заливая в уже отвыкший от алкоголя организм обжигающий яд.
* * *То паршивое утро после моей дурной идеи напиться началось в полдень: когда нужда торопиться на сорванную репетицию уже сама собой отпала, телефон выключился, а я скатился с кровати на холодный пол, пытаясь придти в чувства. Я был расстроен, но совсем не так, как вчера. По-другому.
Она вальяжничала без спросу внутри моего стонущего от отравления организма. Словно сидела на кровати, надменно смотря на меня сверху вниз, и ждала, когда я не смогу больше терпеть. Я испуганно бегал взглядом по комнате, желая вытравить из груди гнетущую боль, но игнорировать это становилось самоубийственной глупостью. Стыд был ещё свежий, хоть пакостные воспоминания понемногу улеглись спустя десяток часов, но я мысленно шептал самому себе, что называть её жалостью, стыдом или даже совестью было настоящим кощунством. Всё-таки, это была она… Привыкать к ней я не собирался, ощущая, как от охватившего волнения вкупе с посталкогольным тремором начинают дрожать пальцы рук. Здесь ей были не рады…
Преодолевая головокружение, я поднялся на отёкшие ноги и прошёлся вдоль комнаты, без энтузиазма выглядывая в окно: город тонул в хрустящих сугробах несмотря на уже разгулявшийся день, а улицы атаковали полчища гудящих снегоуборочных машин. В соседской квартире творилось что-то немыслимо громкое; внешний мир упорно разрушал мою идиллию одиночества. Лишь ненадолго я спрятался от него в ванной комнате, промывая желудок, а затем, едва умытый направился в коридор в поисках спортивной сумки и зарядного устройства для телефона.
С отвратительным предчувствием я наблюдал, как загорается яркий дисплей, как неумолимо медленно происходит загрузка, недовольно осев на пол у розетки и утерев рот. И вот на экране появилась привычная заставка, а после ― череда оповещений о пропущенных звонках: десяток от Мишель, десяток от Крэга с интервалом в разное время… Чтобы убедиться, насколько плохи мои дела, я ещё раз нашёл настенные часы. Два часа дня…
Я не просто опоздал. Сегодня я изгадил его труд, и вряд ли мои оправдания найдут у Макарти отклик. Словно в подтверждение взгляд упал на единственное загадочное сообщение с его номера.
Гранд-стрит, 142. Буду ждать.
От интригующего послания наставника я пропустил по телу неприятную дрожь. Вряд ли он похвалит меня после своевольного беспричинного прогула… Я вспомнил, как Крэг беседовал со мной при приёме на работу, пытаясь внушить мне всю важность дела прежде, чем мы оба оставили подписи на контракте: никаких опозданий, беспробудных загулов и поверхностного отношения к работе. На полпути к премьере я вдруг сделал этот неосторожный шаг в сторону его сомнений по поводу моей вовлечённости. Уверен, он насторожился ещё на стадии слухов, блуждающих от танцора к танцору в закулисье, а уж после конфликта с Изабель, из которого она ловко выпуталась… Я вдруг понял, что за последнюю неделю получил два самых странных и откровенных признаний в любви, которые мне приходилось слышать за всю жизнь. Но у Мишель оно получилось более шокирующим, подрывающим самочувствие; интриги брюнетки с ним никогда бы не сравнились.
На сборы ушёл час, а может и больше. В рассеянных мыслях я беспричинно блуждал от комнаты в ванную и обратно, не понимая, что
