– Мы уже все обсудили. И я четко выразил свою позицию.

– Ты дал понять, что не считаешь меня способным к политическому искусству.

– Нет. Я сказал, что не смогу его продать. Я выбрал тебя за твою живопись! И продал почти все, что выставил. Если тебе неймется сделать что-то политическое, ну и делай – на площади, в пустом доме, на пустыре! Только не в моей галерее. Я за это не возьмусь.

– То есть ты отправляешь меня к другому галеристу?

– Для этой твоей инсталляции? Да иди куда хочешь! Но живопись будь добр оставить здесь. Не подводи меня.

– Это ты меня подводишь.

– Вот только не надо вешать на меня собак за то, что я прагматик. Ты пока недостаточно знаменит, чтобы творить все, что пожелает твоя левая пятка. Ты просто выставишь себя психом.

– Спасибо, что в меня веришь. – Я встал. – Вообще-то ты вроде как мой друг.

– Ричард…

– Ну и ладно. Пойду к Сабунджяну.

– К Азару?! – Он расхохотался. – Иди-иди. Он меня не выносит. Думаешь, я с тобой слишком суров? Ну, вперед, попытай счастья там.

– Я смогу, Жюльен. Мне это нужно.

– Так иди и сделай уже! Вот твоя главная проблема, Ричард! Ты тратишь столько времени на нытье и самокопание, а ведь никто и не думает тебе мешать! Иди к Сабунджяну, к Саатчи, да хоть к Гагосяну, плевал я! Я тебе добра желаю, а ты мне нож в спину. Притом что вроде как мой друг.

Я так сжал зубы, что задрожали плечи. Десятки фраз проносились у меня в голове, и, не произнося их, я все острее осознавал, что ругаюсь сейчас со своим самым близким другом.

Тогда я повернулся и ушел, оставив Жюльена с его захламленным столом, едким кофе, верой в предсказуемость и узнаваемые бренды, а также новой стрижкой, которую я никак не прокомментировал.

На самом деле я злился из-за того, что Жюльен мог быть прав. Что у меня нет храбрости сделать нечто по-настоящему смелое, а может, и никогда не было. Что я собрался выставить себя посмешищем и дешевым позером в глазах всего мира, критиков и собственной жены.

Чтобы избавить Анну-Лору от своего присутствия и проветрить голову после разговора с Жюльеном, остаток дня я провел, слоняясь по Парижу. Посмотрел романтическую «комедию» о бурном романе молодого Ромена Дюри с замужней женщиной старше его. Тем самым герой разбил сердце своей юной возлюбленной, роковая женщина решила не уходить от мужа, и вся эта впустую растраченная энергия привела меня в совсем уж мрачное расположение духа.

Из кино я потащился в гнездо стареющих тусовщиков, золоченый дворец коктейлей и устриц под названием «Дом». Заказал чудовищно дорогих креветок и полграфина розового вина – неудачный выбор вина в этом сезоне, о чем у рассудительного официанта хватило такта мне не сообщать. Некоторые находят успокоение в шопинге, я же заливаю печали розовым вином. Я поднял бокал за здоровье безвкусно одетой баронессы с волосами цвета баклажана, за правых консерваторов в наглаженных цикламеновых рубашках. Всякому свое.

Около пяти я направился домой, слегка подшофе, но по крайней мере более благосклонный к миру. Зная Анну, я сомневался, что она уже закончила работу. Впрочем, мне это было даже на руку – в присутствии коллег нам волей-неволей придется сохранять внешнее миролюбие.

Чего я уж точно не ожидал увидеть, так это Томаса, босиком возлежащего на моем диване. Причем перед ним располагалась тарелка с сырными палочками и, ни много ни мало, бутылка шабли. Конечно, помимо этого на кофейном столике лежали кипы бумаг и папок, а в руках Томас держал толстенную сшитую рукопись – и все-таки за ее чтением он мог бы и не сворачиваться калачиком, демонстрируя свои пятки.

Я застыл в дверях, глядя на послеполуденный отдых левиафана, и тут из кухни появилась Анна с пакетом крекеров и тарелочкой лососевой пасты. При виде меня она вздрогнула. Но на лице сохранилось прежнее лучезарное выражение, глаза все еще светились, однако по части позы и языка тела она резко превратилась в ураган второй категории.

– А, – сказала она, – вернулся.

– Я тянул время как мог, но потом замерз…

Томас наконец-то заметил мое присутствие, быстренько сунул ноги в лоферы и встал.

– Конечно-конечно, – проговорила Анна. – Мы тут… еще работаем, хотя уже порядком устали, сам понимаешь.

– Как прогресс? – поинтересовался я, заходя и пожимая Томасу протянутую руку.

– Очень неплохо, – ответил Томас, ничуть не смутившись. – Хотя я предполагал, что будет проще.

– Это точно, – поддакнула Анна. – Вроде бы всего лишь этикетки! – Она осушила бокал залпом и спросила меня: – Налить?

– Давай.

Анна пошла принести мне бокал. Я стал рассматривать стол и заметил еще одну милую деталь: накрыто было на двоих.

– А где Селена?

– Ушла забирать дочку из сада, – сообщил Томас.

– А… а у вас своих нет?

Он откинулся на спинку дивана и сделал глоток вина – что я счел довольно невежливым, поскольку мне еще не налили.

– Пока нет.

– Женаты?

Улыбка.

– Тоже пока нет.

Я смотрел, как его полные губы касаются бокала, и нервно грыз небогатую жировую ткань своей собственной пары, давно утратившей былую пухлость под воздействием сигарет, тяжелых раздумий и хронического недосыпа.

– Девушка?

– Девушка была, но мы расстались. Не хотела переезжать.

Вернулась Анна с бокалом и еще одной бутылкой.

– Надо же, как нехорошо вышло, – проговорил я.

– Что нехорошо вышло? – спросила Анна.

– С девушкой Томаса.

– О… Да, действительно.

– Она очень привязана к своей семье, – пояснил Томас.

Мы с Анной, как роботы, начали на разные лады повторять, что переезд – дело серьезное, и все это очень тяжело, ничего не попишешь… Так продолжалось до тех пор, пока я не перестал понимать – связано ли растущее напряжение с необходимостью притворяться, или я действительно мешаю им работать.

– Ладно, мне пора в студию, – заявил я, вставая. – Какие планы насчет ужина?

Прежде чем ответить, жена посмотрела на Томаса, и это резануло меня ножом по сердцу.

– Мы думали заказать доставку. Наверное, пиццу. Потому что, – она кивнула на ворох бумаг на столе, – работы еще много.

«Спокойно, Ричард. Хладнокровие. Чувство собственного достоинства».

– Тебе что-нибудь заказать?

– Нет, спасибо. – Я постарался придать голосу безмятежность. – Я, наверное, куда-нибудь схожу.

Что я, собственно, и сделал через полчаса, старательно изображая, что опаздываю, хотя всем было понятно, что никаких планов у меня нет.