легко, свободно. Так истерично плакала Лара всего один раз в жизни. Плакала, цеплялась за него и все повторяла:

– Ты ведь никому не скажешь? Нет? Мы уедем. Давай поедем в Москву. Поженимся. Я тебе буду хорошей женой, вот увидишь. Квартиру поменяем на большую. Мы хорошо будем жить. Только не бросай меня. – Лариса ползала вокруг него на коленях, в руках была половая тряпка, вся в крови, а он, застыв от ужаса, ничего не мог ответить.

Варя никак не могла взять в толк, как ей себя вести. Вроде как вернулся с фронта муж (ну, пусть не муж, но точно отец ее ребенка), и никто этого не отрицает. Она честно его ждала, содержала семью, все делала для того, чтобы и дочь, и мать его были здоровы, себя для него берегла. Но почему же они с Ларочкой так и остались жить в чуланчике? Почему больше не смотрит в ее сторону Любовь Петровна, вечно отводит взгляд, столкнувшись в коридоре. И с Ларисой стала общаться меньше. Что это? Или ей кажется?

Варя не задавала вопросов. Она никогда не задавала вопросов. Ей всегда казалось: жить нужно просто, смотреть только перед собой, не загадывать на завтра. Есть где спать, что есть, а все мысли непонятные гнать из головы вон. Не дело это – думать много. Вот только задумается, и ей мерещится уже что-то несусветное. И про Витольда, и про Любовь Петровну. А как можно про них плохо думать? Грех это. Он ребеночку ее отец, она – благодетельница. И даже когда разговор тот случайно услышала, сердце зашлось, но не стала ничего лишнего додумывать. Ей же ничего не сказали. Мало ли о чем люди между собой говорят. Если б к ней было обращено, позвали бы и донесли до ее ума. А так лучше забыть.

Забыть, однако, не удавалось. Ночами перестала спать, дочку к себе прижимала, но убеждала себя. Пустое. Вот они живут, ужинают вместе, Любовь Петровна уроки с Ларочкой готовит, про отметки спрашивает. Правда, раньше она и Вариными делами интересовалась. А тут молчит. Все время молчит. И в пол смотрит. Разрешится, все само разрешится.

Оно и разрешилось. Где-то через полгода Витольд пришел в дом не один, а с молодой приятной женщиной. Невысокого роста, в красивой шляпке с заколкой, в модном пальто с каракулевым воротничком. При ходьбе женщина тяжело опиралась на палку. Витольд пропустил женщину вперед, а сам поставил на пол у входа объемный чемодан. Варя и не видала еще таких чемоданов. Большой, темно-коричневый, по краям оббитый железным обручем. Не иначе как трофейный. А женщина так себе, не сказать чтобы красавица. Пальто, правда, добротное, и волосы густые. Но так ведь хромая, ботинок специальный. Как-то сердце не екнуло, или настолько сильный запрет поставила Варя на всякие мысли, что опять же помогла раздеться, спросила, куда нести чемодан, на что Витольд ответил: «Я сам». И она тут же ушла в свою каморку. Она категорически не хотела видеть, куда этот чемодан будет откомандирован. Варя плотно закрыла за собой дверь, села рядом с Ларисой и начала внимательно изучать упражнение по грамматике.

Их с Ларисой позвали ужинать. Варя уже привыкла, что готовкой занималась Любовь Петровна, так повелось с войны, и они решили ничего не менять. В дверь постучал Витольд.

– Мы вас ждем. Все уже на столе.

Никого друг другу не представляли, взрослые ели молча, трещала одна Лариса, сглаживая напряженную обстановку. Варя все так же уговаривала себя, что ничего плохого не происходит. Просто вместе ужинают. Ну, родственница приехала. И пусть. Квартира большая, всем места хватит. Если что, так они с Ларой и на кухне спать могут.

Она старалась есть быстро и поскорее убраться из-за стола, Любовь Петровна, наоборот, просила не торопиться:

– Варя, ну куда ж ты? Еще чай. А Лариса? Лариса, ты же не попробовала печенье. Ой, подождите, варенье же. Да, мое, из вишни. Я просто забыла, сидите, я принесу. Ну надо же, главное, розетки поставила, а варенье забыла.

Любовь Петровна как будто чего-то ждала. Вроде как разговора. Но разговор не начинался. Кто должен был его начать? Женщина? Или Витольд? А Варя и не помнила, чтобы Витольд разговаривал за столом. Весь в отца. Только что газетой не закрывался. Так еще придет время, не старый пока. Обязательно закроется.

И когда уже все было выпито и съедено, Любовь Петровна произнесла:

– Наверное, нужно выпить вина? Все-таки как-то нужно отметить роспись?

Женщина покраснела, Витольд тут же встал и вышел из-за стола. Вернулся скоро с бутылкой шампанского и четырьмя фужерами. Ну что ж, она ждала, чтобы ей что-то сказали. Вот ей и сказали. Может быть, не прямо ей, но точно про нее.

Варя встала из-за стола.

– Спасибо, вы же знаете, я не пью. – Она взяла за руку Ларису и молча пошла в свою комнату. Девочка удивилась, но не сопротивлялась.

Варя уложила дочь и села рядом. Она никак не могла привести в порядок мысли. Вспомнился тот подслушанный разговор.

– После больницы я приведу ее домой.

– И как мы будем жить дальше, ты подумал?

– Она ни в чем не виновата.

– Она нет, но ты? Как ты мог?

– Она – врач, мы вместе такое прошли… Ты думаешь, я шесть лет отдыхал? Там была война, мама.

– Здесь тоже. И пули, и снаряды, но человек должен оставаться человеком. Как я людям после этого в глаза смотреть буду?

– Вот! Вечно ты об одном и том же! Главное, как людям в глаза смотреть! Но я – твой сын! И это – моя жизнь.

– В жизни, сын, нужно не только просто жить, но и брать ответственность.

– И это ты говоришь мне, врачу?

– Это я говорю тебе, взрослому мужчине.

К утру Варя собрала их нехитрые вещи. Они вышли из дома, пока все еще спали. В госпитале помогли и выделили комнатку. Вошли в положение.

В жизни не так уж много изменилось. Та же маленькая комната, только соседи другие, та же работа. Вот только после этого Варя стала пить. И как будто бы умом помешалась. И не так ее ранила та история, как то, что ни разу не пришла к ним Люба Петровна.

Откуда ей было знать, что утром, хватившись пропажи, Любовь Петровна выбежала в тапках на босу ногу на улицу и попала под машину. Она умерла по дороге в больницу, в машине «Скорой помощи». Витольда в своей жизни Варя больше никогда не видела.