За мутным, в потеках застоявшейся десятилетней грязи окном гримвагена все еще метет, солнце стыдливо прячется за хмурые зимние тучи. Было девять утра, потом протикало одиннадцать, затем наконец привезли кинокорм – смена тянулась, как тонкая скрипучая резина, метель и холод сводили с ума.

А я ведь уже вторые сутки на ногах и даже начала опасаться, что сказану что-нибудь невпопад и обнаружу свое пребывание в двух измерениях сразу – сериально-производственном и измерении полуреальности-полусна, где на удивление добрые и приветливые люди носят кофе, зажигают сигареты, зачем-то подкладывают в руки текст и красят лицо…

Так бывает: площадки, сценарии, какая-то далекая, давно похороненная любовь, мама-папа-сын-собака, и вдруг дурацкая сценка в тупейшем мыле, главный герой меня спасает от рук маньяка-убийцы, и впоследствии об этом можно писать легко и свободно, ибо он, конечно, не дотумкает и не прочитает, не найдет и не всполошится, несмотря на весь очевидный документализм этой истории.

Он останется абсолютно спокойным и умиротворенным, находясь на одной из первых ступеней к всенародной славе, будущий Вася Шукшин: проникновенные синие глаза-озера и кристальная честность во всем – в поступках, в словах, в каждом движении любого из сыгранных персонажей. Он все про себя знает, он расслаблен, поскольку не неврастеник, он – настоящий мужик, занимающийся именно своим ремеслом.

Он когда-то давно женился на однокурснице, девушке-кабанчике как раз таки без звездного будущего, но зато тихой и любящей, и никогда его не кидало от одной юбки к другой. По всей видимости, он себя просто не растрачивал попусту, оберегая свое пронизывающее актерское дарование для профессии и для зрителей, больше ни для чего.

Итак, пошлейшая сценка, которую собравшаяся вечером у экрана семья будет заедать жареными котлетами или чем-нибудь более полезным в это время суток. Главный герой меня обнял, и вот тут на долю секунды произошло нечто, о чем оба, или хотя бы я одна, будут вспоминать потом много лет, хотя чего там, всего лишь объятия в ментовском сериале, не сцена же орального секса у Педро Альмодовара.

Тут надо сказать, что я-то как раз никогда, ни разу в жизни не влюблялась в своих партнеров, а в особенности в тех, с кем приходилось играть любовь. Чтобы вызвать сверкающий от нахлынувших чувств глаз, использовала подручные средства, а то и коньяк «Киновский», несомненно усиливающий чувство привязанности к партнеру. Строго говоря, не дано мне было влюбляться в себе подобных. В долбаном институте мы все друг с другом перебывали, но так то была дружба и познание мира, а с кем его лучше познавать, как не с собственным однокурсником, который днем играет Гамлета, а ты, положим, Гертруду, а ночью… Впрочем, дело бывалое и совершенно не скандальное.

Итак, будущий Шукшин меня к себе прижал – один дубль, другой, третий, в общей сложности минуты три, не больше… Но как же в эти три минуты мне, мисс Совершенство, самодостаточной и равнодушной, стало хорошо, уютно, как спокойно, как истово захотелось, чтобы эту сцену – безмолвную драку с последующими объятиями – переснимали и переснимали… Как билось у него сердце, какими крепкими, надежными у него оказались руки, какими широкими и сильными плечи…

Так бывает, голову мою закружило, а он все гладил и целовал мои надушенные волосы, и все это было по-настоящему, до разрыва аорты: любовь, нежность, страсть, расставание и точное знание, что действие должно закончиться в пределах сценической площадки и больше уже никогда не повторится, ведь это так непрофессионально – застрять в эмоциях, которые необходимо сбросить с себя сразу же, как только прозвучал финальный аккорд: «Стоп! Снято!»

Так бывает, я сползла с дивана, где он меня обнимал, отправилась на некрепких ногах переодеваться, пряча взгляд, ведь камера ловит, подлая, любое изменение энергетики, читает все, и первые, кто это видит, люди, смотрящие в монитор. Ушлая и многоопытная киногруппа. Убралась переодеваться тихо, по-пластунски и дальше уже совсем не заговаривала с ним, с Васей Шукшиным, не глядела на него, отгородилась плотной завесой. Я поняла, что за него, не сомневаясь ни секунды, вышла бы замуж, родила бы детей, пошла бы куда угодно прямо сейчас, сию секунду и навсегда, спряталась бы за его широкой спиной и не высовывала бы носа из своего убежища. И так странно, так чудовищно несправедливо было встретить намечтанного мужчину на съемочной площадке, почти своего бывшего однокурсника, с которым я ранее и парой фраз не обмолвилась, другие у меня были тогда приоритеты.

Дальше совершенно неважно что было: он, конечно, пытался мне улыбаться, глядел на меня, видимо, его исподволь тянуло в мою сторону – коснуться бы, дышать в унисон, обнять еще раз, не уходи, останься, неужели тебе уже домой, ну подожди, подожди… И нежность завтрашнего дня, и утро в любимых объятиях – все это схлынуло, как мираж, не могущий воплотиться в жизнь, ведь никто же не виноват, что я разглядела его именно теперь, а не десять лет назад, подруливая к институту на «шестисотом» гелентвагене. Теперь он нужен стал всем, а тогда только влюбленному кабанчику. Так бывает.

Тем временем за пределами площадки разворачивается своя жизнь, Москва, этот огромный Ноев ковчег, все плывет по бурлящим водам Великого потопа: будни, другие коллеги, бессонница. Здесь же он сыграет со мной еще пяток сцен, и кто знает, может быть, то будет уже настоящая любовь, такая чистая и честная на фоне всей убожественности сценария и одного дубля на каждую сцену. Такая настоящая при общем сумраке и грязи настоящей жизни. И столько правды и силы, может быть, будет в его взгляде, будто я впервые увижу настоящего мужчину, даром что артиста. От взгляда этого захочется зажмуриться, замереть, так будет тепло и радостно, и я промолчу, грешная, и буду только улыбаться от присвоенного секундного счастья.

Кто знает, быть может, еще не кончена жизнь. Еще будут они, горести и радости, и пронзительные встречи, и мучительные расставания. И солнце, и звезды, и любовь. Если б знать, если б знать…