Цицерон любит рассуждать на эту тему о взаимных услугах, оказываемых магнатами и народом друг другу. Сам вполне чувствуя себя вошедшим в круг principes, говоря «мы» о видных политиках и вместе с тем представителях владельческого класса и противополагая им остальную массу под именем tenues, он говорит в той же речи по поводу обычая ходить свитою за кандидатом, встречать его знаками сочувствия и т. д.: «Мы должны допустить, чтобы люди, которые полагают на нас всю надежду, также давали нам что-нибудь: они не могут ни защитить нас на суде, ни служить заложниками, ни принимать нас за своим столом; у них ничего нет, кроме своих голосов»[39].

К выдачам правительственных претендентов надо прибавить известные формы общего кормления массы на счет доходов империи и добычи, приносимой завоеваниями. Это особенно раздача хлеба, которая была систематизирована к концу республики. Закон Клодия в 58 г. сделал хлеб даровым и допустил, по-видимому, к получению всех римских граждан, кто только подавал заявление. Число получателей одно время доходило до 320 000 с лишком.

Тяжелый социальный смысл всех этих фактов резко и цинически отметил однажды Цицерон, конечно, не в публичной речи к народу, а в интимном письме. Он назвал эту римскую массу на кормлении у правительственных претендентов «политиканствующим сбродом, как пиявка сосущим казну, жалким и голодным простонародьем».

То, что принимало в Риме грандиозные формы, в десятках и сотнях мелких воспроизведений повторялось в других городах. Местная аристократия, выступавшая на выборах в судебные, административные и полицейские должности, тратилась на выдачу, обеды, увеселения, публичные постройки. Известная доля давалась местному населению тотчас же, другая фигурировала в программе, которую кандидат обещался выполнить. На почве таких обещаний и предварительных подарков шла ожесточенная борьба между кандидатами и между группами избирателей.

Нас поражает теперь роскошество этих трат, изумительная щедрость местных магнатов, но надо иметь в виду оборотную сторону их общественной службы. Ведь эта служба была почти исключительно принадлежностью богатых и землевладельческих классов; а их представители были патроны и сеньоры, державшие массу в разных видах подчинения; свои владельческие выгоды они возмещали системой опеки и развлечения. Вот социальный смысл и социальная цена всех этих бесконечных пожертвований, раздач, обещаний и угождений гражданам со стороны думских и земских депутатов и чиновников. В Риме цель была крупнее, приз выше, и потому несравненно выше и траты, но социальный смысл этих фактов одинаков. Приближаясь к принципату, мы подходим к эпохе установления социальной иерархии, патрональных и вассальных отношений, кормления и эксплуатации масс большими владельческими домами.

Среди них стали возвышаться монархические претенденты. Это были те начальники, которые получили возможность в крупных походах, в долгом управлении провинциями собрать особенно значительные средства и окружить себя целым двором, гвардией и штатом зависимых и обязанных людей. Вращаясь в подобной обстановке, магнат составлял себе своеобразные политические представления. Например, Красс высказывал убеждение, что богатым стоит признавать только того, кто может на свой счет содержать войско. Красс, конечно, разумел себя и свои личные огромные ресурсы. Ему уже не приходило в голову считать армию состоящей на службе народа и государства; она образует частное владение крупнейшего человека в республике.

Подобно армии, и провинция, или группа областей, где долго распоряжался principes, обращалась как бы в его княжество. Такое положение занял Помпей в Испании. Отношения помпеянского дома к западной провинции завязались еще в 70-х годах, во время войны с Серторием, когда Помпей вознаградил примкнувшие к нему города за счет оказавших сопротивление. Тесные отношения с Испанией продолжались и после, когда Помпей управлял провинцией из Рима через своих легатов. Он выстроил для соединения страны с Галлией и Италией ряд дорог, которые сильно подвинули торговое движение провинции. Ему же принадлежит деление Испании на три административные области, которое образовало основу позднейшего императорского управления. Цезарь встретил потом, во время борьбы с помпеянской партией, самое упорное сопротивление именно в Испании; испанские общины крепко стояли за своего императора; и крупнейшей ошибкой или несчастьем Помпея было именно то, что он не захотел или не мог укрепиться в своем западном княжестве, вместо того чтобы с большинством аристократии покидать Италию и идти на Восток. Еще после окончательного поражения республиканских сил в Африке наследники претендента смогли набрать в Испании среди местных римских колонистов и провинциалов новые войска для организации восстания против Цезаревой диктатуры, и эта последняя борьба в Испании, по собственному призванию Цезаря, досталась ему тяжелее всех других.

Таким же провинциальным княжеством Юлиев сделалась Галлия. После покорения она была обложена ежегодным налогом в 40 миллионов сестерций. Помимо того, Цезарь, вообще поразительно беззастенчивый в своей финансовой политике, беспощадно расхищал в Галлии запасы золота и особенно сокровища в часовнях и храмовых ризницах; в этой стране он нашел неисчерпаемый финансовый источник для своих политических и военных предприятий. В 50-х годах, во время своих северных походов, он поддерживал в Риме на галльские богатства обширную агитацию против сенатского правительства, а вместе с тем уплачивал долги сторонников, раздавал направо и налево деньги, вербуя себе партию, «покупая – как говорит Плутарх – роскошными подарками эдилов, преторов, консулов и их жен». Впоследствии, в столкновении с Помпеем и республиканской партией в 40-х годах, Цезарь содержал на средства своего северного княжества большую армию, которая захватила для него Италию, Испанию и Восток.

Таким образом, на провинциальные средства составлялась еще и обширная римская клиентела претендентов. Было бы странно видеть в них после всего этого наследников демократии. Они опирались на ту же самую социальную основу, как и другие principes, другие преуспевающие аристократические дома; разница между ними была лишь количественная. Но долгое пребывание отдельных императоров в провинции не только создавало особенно крупную их финансовую силу: вдали от конституционных сдержек и veto со стороны коллег и других должностных лиц, вне парламентского контроля сената при слабой только перспективе судебно-политического преследования, они могли развернуть свой огромный дискреционный авторитет и выработать приемы властной администрации. Ни в чем, может быть, этот факт не выступает с такой резкостью, как в долговых указах, которые по временам издавали римские наместники для того чтобы ликвидировать тяжелые обязательства, сложившиеся в результате завоевания и чрезвычайного обложения той или другой провинции. Такое распоряжение, например, делает Лукулл в Азии, где контрибуция, наложенная на провинцию Суллой в размере 20 тысяч талантов, наросла с процентами по займам у негоциаторов до 120000; наместник разрубил затянувшийся узел тем, что ввел кредиторов в совладение с должниками на 4 года, в течение которых из доходов с имуществ должны были вычитаться доли долговой суммы. Аналогично распоряжение Цезаря, когда он был пропретором в Испании: должники обязывались к ежегодной уплате кредиторам двух третей своего дохода до тех пор, пока не заполнится вся капитальная сумма долга.