На что он рассчитывал, на что надеялся?

В счастливые школьные годы, когда мечталось лишь о желтой стружке на арене, они с другом часто бегали в кино. Слезливые мелодрамы вгоняли в скуку, иное дело вестерны и, конечно, комедии. Среди тех, кто смешил зрителей, часто попадались отставные монархи. Буря, пронесшаяся над Европой после Великой войны, сделала сюжет весьма актуальным. Что может быть смешнее короля в изгнании? Потертый фрак, истоптанные туфли, ордена, отданные в ломбард и неизбывная гордыня, последнее, что осталось в душе. Его величество строит великие планы, его величество грезит наяву, его величество в компании с жуликами и ворами идет отвоевывать отчий престол. Маленький Август смеялся вместе со всеми зрителями. Его это никак не касалось, жизнь была прекрасна, а жизнь настоящего циркового – вдвойне.

А на что надеяться теперь? «Скорее всего, растопчут и не заметят», – сказал он бывшему другу. Можно гордиться – заметили, если подумать, немалое достижение. Но вокруг по-прежнему крепость Горгау, за ней крепость-Рейх, а дальше еще одна, безнадежнее прочих – крепость Чужбина. Круг за кругом.

Тьма навалилась на плечи, вдавливая в тощий армейский матрас, подушка под головой стала скользким камнем. Ночь скоро кончится, но рассвет не принесет надежды. Мир-крепость будет вращаться и дальше, пока что-то, наконец, не изменится. Или в мире. Или в нем самом. Или он сам, вопреки всему изменит этот мир. Шаг за шагом, пядь за пядью.

Невозможно? Лонжа улыбнулся, отпугивая чуткую тьму. Это танк починить невозможно, а мир, вопреки всему, уже меняется. Нет дурной бесконечности, новый день – сам по себе надежда. Даже сон, если подумать, правильный, ибо позволяет верно оценить обстановку. Осталось взвесить все варианты и принять решение.

И танк можно оживить.

И жизнь, несмотря ни на что, прекрасна.

* * *

– Ваше мнение, гефрайтер?

Военный совет, младшему высказываться первым. Лонжа поглядел на лежавший посреди стола лист ватмана. Тушь еще не успела просохнуть. Сам же и чертил, чередуясь с учебным мастером.

– Счел бы правильным отгородить стеллажи с «компаусом» во избежание случайностей. И, может быть, усилить освещение, еще один прожектор вполне станет.

А что еще сказать? Затея изначально ненужная, толковый фельдфебель организует эвакуацию без всяких схем и планов. Ватман расчертили по требованию коменданта. Не для него самого – начальственный визит должен состояться со дня на день.

– Как по мне, годится, – рассудил унтер. – Главное, красиво, четко и без помарок, не стыдно и в Берлине показать. А перегородку рисовать не надо, начальство – оно лишнего не любит. Какая еще перегородка? В каком уставе прописана?

Обер-лейтенант без особой решительности открыл колпачок автоматической ручки. Его подпись, ему отвечать.

– Сойдет, герр обер-лейтенант, – подбодрил командира учебный мастер. – Расположение указано, порядок выноса обозначен. А больше нам ничего и не сделать.

Аккуратно расчерченный тушью ватман должен поставить точку в бурных событиях вчерашнего дня. Комендант рассудил, словно царь Соломон. С одной стороны, гарнизон к эвакуации боеприпасов полностью готов. С другой, требуется санкция с самого верха, поскольку необходим специальный транспорт – и место, куда следует отправлять снаряды с желтой полосой. «Компаус» же трогать никак нельзя, потому что противоречит всем имеющимся инструкциям.

Первая рота, резко поздоровев, вернулась к повседневным занятиям, Лонже в привычной компании вновь довелось спускаться в подземелье, а потом долго мыться под душем.

О восстании уже никто не вспоминал.

– Geschreibsel![22] – подвел итог обер-лейтенант Кайпель, подписывая схему. – Берлин «добро» не даст. О возможной диверсии уже во французских газетах напечатали. Пусть Гиммлер сам со снарядами возится, если ему крепость нужна, а Вермахту ни к чему еще один поджог Рейхстага.

Лонжа поглядел на бесполезный лист ватмана. Насчет Рейхстага Скальпель, прав, только с выводом поторопился. Председателем Рейхстага был Герман Геринг, вот Рейхстаг и загорелся. Теперь хозяином Горгау станет Генрих Гиммлер.

«Будет вам мерзость…»

* * *

– Эй, командир! – дезертир Запал взглянул странно. – Ну-ка отойдем!

Впору удивляться. Еще час назад все дела обсудили. И дел-то особых нет, пошумела крепость и стихла, даже ряби не осталось. Те, что вчера бунтовать призывали, только руками разводят. Низкая у народа сознательность, воспитывать надо!

Курилка рядом, пустая совсем. Саперы на ужин спешат, строятся.

– Командир! Тут дело такое…

Фельдфебель оглянулся подальше от греха и шепотом.

– Ты же, вроде, не женат?

Лонжа в ответ лишь моргнул. Вроде…

– Тогда не про тебя.

Запал хмыкнул и уже в полный голос:

– А я уж подумал было… В канцелярии парни приемник слушали. Начальство по делам отлучилось, так они «Свободную Германию» включили, думали, в новостях о нас скажут. Про крепость – ничего, но потом стали песни крутить. Самую первую, которая «Лили Марлен», не просто, а с посвящением. Так, мол, и так, моему мужу Паулю Рихтеру…

Оставалось только руками развести. Фамилия не редкая, мало ли Рихтеров в Рейхе? Но вспомнить все же приятно. Яркий свет рамп, девушка в сером платье.

Можно лишь позавидовать неведомому тезке-однофамильцу.

– Только она, певица эта, мужа почему-то по-польски титуловала. И не муж даже, а вроде как «муженек». Знаешь, как по-ихнему будет?

Лонжа вдруг понял, что очень хочет пить. Высохло горло, пустыней стало.

– Małżonek…

«Так бы и спросила: где ты шлялся ночью, małżonek?»

Дезертир Запал, взглянув внимательно, почесал кончик носа.

– Вот и я о том, командир. В общем, я передал, а ты уж сам думай…

Серый вечерний сумрак внезапно сгустился, подступив со всех сторон, и пропал, сгинув без следа под лучами неведомо откуда взявшего желтого огня. Фонарь во мраке светит, светит круглый год…

«Венчайся спокойно, солдатик. Я буду у тебя за спиной».

Его нашли, к нему достучались. Даже здесь, в толще кирпича и камня.

Лонжа покачал головой. Нет, не в последний! Он точно знает – не в последний!..