Она понимала, что в итоге терпение у Прескотта закончится. Паника затянула желудок в узел.

– Я на самом деле польщена вашим предложением, лорд Прескотт, и вашим немыслимо щедрым подарком, – вежливо начала Томми. – Какие ваши условия в дополнение к жемчугу?

– Единственное: как только наденете ожерелье, вы будете принадлежать мне и лишь мне.

О! Всего-то!

– Как вы проницательны! Должна поблагодарить вас за терпение. Я действительно немного ошеломлена и, знаете ли, смущена, начиная с того момента, как прибыли жемчуга. Приношу мои извинения, если оказалась недостаточно вежливой.

– Верьте мне, Томми, когда я говорю, что могу быть самым добрым и щедрым к вам. Лучшие модистки на выбор. Собственный выезд. Армия слуг.

Предложение в самом деле было роскошным. У Томми даже дух захватило при мысли, что этот человек подсчитал ее стоимость в фунтах.

Ее стоимость, когда она обнажена и покладиста.

Интересно, откуда ему знать, что под одеждой тело у нее не покрыто чирьями или коростой, что у нее не волосатые ноги и грудь? Он хотел ее прежде всего потому, что все остальные добивались того же. Томми кое-что понимала в том, как создавать спрос.

Но лорд был человеком, обладавшим несметным состоянием, и поэтому мог посчитать, что и у Томми есть своя цена. Как у всех прочих.

– Боюсь, из меня получится просто кошмарная любовница, лорд Прескотт, – заявила она напрямик в отчаянии.

Тот лишь усмехнулся.

– Сомневаюсь. Мне сказали, что у вашей матери был талант. А я прекрасный учитель.

Томми онемела. А затем вспыхнула. Краска залила грудь и плечи. От унижения ее взгляд стал колючим.

Вероятно, Прескотт воспринял ее реакцию как проявление стыдливости.

Никому и в голову не пришло предположить, что, например, мать леди Грейс Уэрдингтон обладает «талантом» ублажать мужчин. Или то, что ее дочь унаследовала этот дар. Какого дьявола! Однако же леди Уэрдингтон была неженкой, роскошной драгоценностью, товаром, разумеется, который вероятнее всего уйдет к тому, кто больше за нее даст и кто потом сделает все, чтобы она и впредь оставалась неженкой. Эта леди до конца своих дней будет жить в полной безопасности и окруженная уважением.

Эти мужчины рассматривают все и всех сквозь призму слоев общества и отношений. Никто из них не мог представить, что Томми – совсем другой человек, а не объект, который можно обожать, которого можно добиваться, из-за которого можно конкурировать. И уж точно не леди.

Если бы Джонатан был здесь… Томми вспомнила, как болтался Доктор в его руках. Что-нибудь в этом же роде случилось бы и с Прескоттом из-за его предположения. Из-за одного лишь предложения!

Вот только у Джонатана не было права на это.

У него не было права!

Томми вдруг разозлилась на него, как если бы он был тем самым, кто распространял инсинуации насчет ее «таланта», несмотря на то что ему по этой части было известно много больше, чем другим. Она разозлилась на него за то, что он целовал ее, за то, что заставил желать себя, за то, что заставил ее показать себя истинную, за то, что заставил ее чувствовать одиночество по ночам, и за то, что стал для нее постоянным напоминанием о том, чего она лишилась и что могла бы иметь. И за унылую бесцветность дней в его отсутствие. За то, что руки и ноги у нее сегодня налиты словно свинцом, потому что невозможно бороться с земным притяжением, когда его нет рядом. Да пусть он провалится!

Томми на миг закрыла глаза, вспомнив, как Джонатан уходил от нее.

Это она сама отослала его!

Ей стало интересно, вдруг Джонатан теперь не захочет иметь с ней дело после того, как они договорились быть всего лишь друзьями.

А еще она вспомнила, какими глазами он смотрел на нее. Эту настороженность, от которой перехватывало дыхание, эту неподвижность и молчаливую напряженность его взгляда. Он ждал. Он чего-то ждал. «Коньяк и атлас!»

С этим ничего невозможно было поделать. Хоть одному из них нужно было проявить разум.

Долго стоять с закрытыми глазами Томми позволить себе не могла. Рядом торчал Прескотт, мрачный, неуклюжий и похожий на марионетку, но вполне богатый, поэтому его костюм был отлично сшит и сидел на нем как влитой.

И словно во сне она услышала, как мягко заговорила с ним:

– Боюсь, моя цена намного выше, лорд Прескотт.

– Тогда еще жемчугов? Дом в Лондоне? Денежное содержание, о котором я говорил? Назовите вашу цену.

Томми помедлила и испытала странное чувство, будто сама выносит себе приговор.

– Я не продамся меньше, чем за титул.

Чтобы понять смысл сказанного ею, Прескотту потребовалось какое-то время. Затем выражение его лица неуловимо изменилось, голова слегка склонилась набок. Он внимательно разглядывал ее, оценивая, переоценивая.

– Никогда не думал, что вы играете в такие игры, Томми.

В его словах не было обвинения. Он сказал это задумчиво. Как будто неожиданно увидел ее в новом свете.

– Это не игра, – искренне ответила Томми. – А теперь вы позволите мне пройти?

Прескотт отступил в сторону, а она направилась к окну.

Во всем мире ей сегодня не хватит воздуха, чтобы освежить разум.

К вечеру заморосило.

Томми вставила ключ в замочную скважину, раздраженно повернула его и переступила порог своего дома, хлопнув дверью.

Все здание легко сотрясалось, как будто Резерфорд ходил наверху, чего быть не могло.

Томми так хотелось выпить чаю и развести огонь, что она едва не проглядела, как клочок бумаги вылетел из-под двери.

Подобрав его, Томми отнесла к себе. У нее не получилось быстро зажечь лампу, так как дрожали руки. Потом, когда в комнате стало светло, она рассмотрела бумажку.

На одной стороне ничего не было, кроме оставшейся половинки от рекламы «Клаус Либман и Ко.».

Шутка!

Томми перевернула бумажку, и вот оно! – короткое послание, нацарапанное углем.

Томми опустила его.

Руки опять задрожали – теперь уже совсем по другой причине. Закрыв глаза, Томми мысленно поблагодарила Бога.

А потом поднесла послание к губам и поцеловала.

Это послание дало ей повод написать свое собственное письмо.

В стопке приглашений Джонатану оказался запечатанный листок. Он заметил его. Молча оглядел. Взломал на нем печать и жадно проглотил текст.

Послание было коротким.

Джонатан опустил его, не в силах выговорить ни слова.

Дыхание перехватило.

Затем он поднял голову, огляделся и удивленно заморгал.

Разве это возможно? Солнце вдруг ослепительно засияло впервые на этой неделе. В чем причина того, что столовая окрасилась в яркие тона? И неужели… или это ему только кажется… он слышит пение? Ну конечно, это та самая песенка «Бе-бе, черная овечка», которая снова ожила у него в голове, как от приступа лихорадки.