– Как это – согласилась? На что согласилась?

Игорь увидел, каким испуганным и растерянным стало ее лицо, и почувствовал, что сердце его глухо ухнуло и заныло, но верить ничему не захотел, и из рук выпускать ее не захотел, и испуга ее замечать не захотел.

– Чижик ведь никогда ничего не выдумывает, – сказал он, стараясь удержать в себе умирающую в муках надежду. – Чижик никогда не обманывает. Ты ведь согласилась стать ей мамой?

– Я… нет… – Ольга закусила губы и заметно побледнела под загаром. – То есть да. То есть я не согласилась стать мамой, а сказала, что очень хотела бы быть мамой… Вы понимаете? Я совсем не имела в виду, что выйду замуж… Игорь Дмитриевич, как же теперь? Что же теперь Чижику говорить?.. Бедный мой Чижик, как я теперь все объяснять буду?..

– О ней ты думаешь, а обо мне нет, – с горечью начал было Игорь, но увидел выражение ее лица и замолчал.

И тут же многоголосый галдеж на веранде стал в два раза громче, стронулся с места, стремительно приблизился, распадаясь на узнаваемые элементы, дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и в нее ввалился весь табун Калмахелидзе, весь этот корпус быстрого реагирования во главе с батоно Пашкой с Анной в охапке и с бесовской улыбкой на загорелом до черноты лице. Тылы табуна быстрого реагирования прикрывала несколько озабоченная Катерина Петровна.

– Ой, – сказала Ольга с тихим отчаянием и даже шатнулась. Игорь почувствовал это и придержал ее за плечи. – Ой, что делать?..

Игорь ощутил ее смятение как свое собственное и чуть не застонал от острой жалости – не то к ней, не то к себе.

– Тихо, – шепнул он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более уверенно. – Ничего, все образуется.

– Ну что?! – победительно заорал Пашка, довольно скаля ослепительно белые зубы и сверкая ослепительно синими глазами. – Можно поздравить, да? Кого поздравлять, слюшай? Тебя поздравлять, кацо, да? Оле выражаем сочувствие, да?

– От скаженный! – тут же громогласно изумилась Этери. – Чи сказывся? Яко сочувствие? Игорек хлопец гарный, за такого, мабуть, и я пошла бы, да в лихую годыну бисова душа Павло подвернулся.

– Молчи, женщина, – тем же радостным голосом начал Пашка.

Но Игорь, потихоньку погладив Ольгу по плечу и отпустив ее, обернулся и перебил Пашку:

– Все бы лучше помолчали. Устроили тут цирк… Не видите, что ли, – человек неважно себя чувствует. Еле-еле выздоравливать начинает – так нет, им обязательно надо еще какой-нибудь стресс придумать… Ума у вас нет, вот что.

– Какой стресс, дарагой? – опять зашумел Пашка. – Праздник – это разве стресс, слюшай? Праздник – это праздник! Мы сейчас праздновать будем!

Игорь глубоко вздохнул, быстро глянул на Ольгу и открыл рот. Но сказать ничего не успел – Этери первая заговорила, и сказала как раз то, что нужно:

– Ой, лышеньки! Дывытесь, яка Оля бледненькая! Ну-ка, геть отседова! Нехай дывчина отдыхает…

Повисло минутное молчание. Катерина Петровна вздохнула и молча направилась из комнаты, недвусмысленно оголяя тылы дружной орды Калмахелидзе. Орда Калмахелидзе растерянно переглянулась и тоже качнулась к выходу. Предводитель неуверенно кашлянул и, глядя в окно, сказал бодрым голосом:

– Мы это… кушать звать пришли. Завтрак готов, да. Но раз Оля пока не выздоровела, так пусть лучше полежит еще, Этери ей в комнату принесет.

– Конечно! – с готовностью сказала Этери.

– Глупости какие! Зачем это? – растерянно сказала Ольга.

– Мама, а ты еще разве не выздоровела? – озабоченно спросила Анна.

Пашка заметно вздрогнул и осторожно поставил Анну на пол. Этери подняла брови и быстро глянула на Игоря. Тамара открыла рот и уставилась на Ольгу. Катерина Петровна слегка вжала голову в плечи и, не оборачиваясь, застыла в дверях. И даже маленький Олежка, сунув палец в рот, сосредоточенно переводил взгляд с одного на другого. Молчание было вязким, как смола.

– От чего это мне выздоравливать? – тихо сказала Ольга. – Я и не болела ни капельки, так что и выздоравливать не от чего. Иди ко мне, Чижик. Давай-ка мы с тобой оденемся как-нибудь поприличнее, ладно? А то я даже не знаю, на кого похожи. Пойдем, нечего людей задерживать. Вон, оказывается, завтрак уже готов, а мы даже не умывались. Стыд и срам, да?

– Да, – с готовностью подтвердила Анна, оглянулась на необыкновенно молчаливых Калмахелидзе и неторопливо потопала к Ольге. – Мы купаться будем? В саду душ есть, из бочки. Только он не теплый еще, потому что утро, и солнце не очень горячее, а душ от солнца греется, представляешь?

– От солнца? Не может быть! – изумилась Ольга, привычно подхватывая Анну на руки и поворачиваясь к двери в комнату, в которой они с Анной спали.

А дальше они, как всегда, неслышно зашептали друг другу что-то, захихикали и скрылись за дверью, а остальные так и остались стоять в неловком молчании.

– Слушай, что происходит, а? – наконец нарушил молчание громкий шепот Павла. – Я что-то совсем ничего не понял.

Этери толкнула его локтем в бок, подхватила Олежку, сунула его в руки мужу и молча повела подбородком в сторону выхода. Катерина Петровна, так и простоявшая все это время не оглядываясь, покачала головой и первая стронулась с места. За ней, вздыхая и бормоча что-то по-грузински, вышел Пашка с Олежкой на руках, последней покинула комнату Тамара, все время оглядываясь и жалобно ловя взгляд матери. Этери непреклонно выпроводила и ее, плотно закрыла дверь и ожидающе уставилась на Игоря.

– Отстань, – угрожающе сказал он.

– Да шо цэ таке? – Этери возмущенно уперлась кулаками в бока. – Я тебе хоть слово сказала?

– Вот и молчи, – хмуро буркнул Игорь, отворачиваясь к окну.

– Я и молчу, – так же хмуро буркнула Этери.

Они помолчали.

– Ладно, – наконец сказала Этери и вздохнула. – Иди ко всем. Я тут девочкам пока покажу, где у нас что. Иди, иди, не бойся. Все будет хорошо.

Выйдя на веранду, Игорь как на стену налетел на многоголосый крик, звон, стук и другие неопознаваемые шумы. Пашка орал что-то по-русски, но с таким запредельным акцентом, что понять было невозможно почти ни одного слова. Тамара кричала на дикой смеси украинского и грузинского, тоже совершенно непонятной. Олежка радостно вопил вообще без слов, хлопал в ладоши и прыгал на месте. Катерина Петровна громко комментировала все это безобразие, с грохотом расставляя на столе посуду. Суровый Коба путался у всех под ногами и непрерывно лаял от недоумения. И даже две старые кошки, Сяпка и Шуша, знаменитые своей исключительной молчаливостью и незаметностью, сейчас сидели на перилах террасы, смотрели на всех опасными глазами, прижимали уши и взмякивали противными хриплыми голосами.

– Что тут у вас стряслось? – хмуро спросил Игорь, садясь на стул в углу, подальше от машущих рук и топающих ног. – Война началась? Дельфины сбежали? Или, не дай бог, шашлык сгорел?