— Герои многих ваших произведений: «Грибной царь», «Небо падших», «Хомо эректус» — бизнесмены, которые заплатили за свой успех моральным крахом. Несимпатичные персонажи — кошельковы! Вам в принципе не нравятся богатые и деловые люди?

— Я к богатым людям отношусь как к явлению природы. Есть люди высокие, есть низкие, есть блондины, есть брюнеты, есть вежливые и есть хамы, есть бедные и есть богатые. Вопрос-то в другом: у нас период первоначального накопления шел таким образом, что человеку состояться, заработать и стать богатым, не отняв у других, не обездолив более слабых, не нарушив закон и базовые христианские ценности, было невозможно. Почему сейчас можно прихватить любого богатого человека? Потому что у каждого есть свой скелет в шкафу. Об этом я и пишу. Есть люди просто больные. Ради денег они готовы на все, что угодно. А есть люди пассионарные, которые не находили себя в советской системе, а потом в 90-е ринулись в бизнес. Об этом многие мои вещи. И роман «Небо падших», который сейчас вторично экранизирован. Об этом роман «Грибной царь». Он тоже экранизирован. В дни моего юбилея на канале «Доверие» была премьера 6-серийного фильма. В главной роли Александр Галибин. Об этом многие мои пьесы — «Одноклассница», «Как боги», «Хомо эректус» и мой новый роман, который я сейчас заканчиваю. Он выйдет в следующем году. Меня волнует тема «Человек и деньги». Мне важна цена, заплаченная за успех. Эта проблема была центральной в русской литературе пореформенного периода XIX века. То был наш первый подход к штанге капитализма. За последние 20 лет в нашей стране произошли тектонические сдвиги, которые надо осмыслять. Литература этого почти не делает. Почему это не волнует российских писателей? Увы, многим букерятам вообще неинтересно наше общество и Россия. В этом беда нашего доморощенного постмодернизма. Возьмите того же Кундеру, он просто пышет обостренным национальным и социальным чувством. Да, он страстно, до судорог не любит Россию. И наши постмодернисты решили, если они тоже будут не любить Россию, то станут кундерами. Не станут… Признак российского постмодернизма — абсолютное равнодушие к судьбе страны. Волнует один вопрос: «Уезжать или еще пожить в этой ненормальной стране?» Лично мне такая литература неинтересна.

— Для многих ваших произведений характерна ностальгия по советской Атлантиде. Чем это вызвано?

— Ностальгия по тому, что ушло, вообще характерна для писателей. Возьмите эмигрантскую прозу, ее главная тема — скорбь по утраченной имперской русской цивилизации. А если посмотреть, что писали до революции Бунин, Шмелев и Куприн, то обнаружится достаточно жесткая критика социального и политического устройства дооктябрьской России. О стране, которую мы потеряли, тосковали и Леонов, который никуда не уезжал, и буревестник революции Горький. Перечитайте «Самгина»! Писатель по роду занятий недоволен окружающей действительностью. Повышенная социальная чувствительность (наряду с нравственной и вербальной) является составной частью таланта. Писатель, который всегда доволен властью, — подлец. Писатель, который никогда не доволен властью, — дурак. Новое всегда жестче, циничнее и неуютнее прошлого, где все обжитое и углы сглажены. Новое манит, но когда оно приходит — ужасает. Отсюда ностальгия. И я не избежал этого чувства. Я тоже открыто и жестко критиковал советскую имперскую цивилизацию, когда мои литературные сверстники носили фигу в глубине карманов. А потом сплясали танец маленьких лебедей на трупе льва, убитого атлантической пулей. Советская Атлантида погрузилась столь стремительно, что почти не осмыслена литературой. Сначала место взвешенного художественного и социального анализа заняла диссидентская литература, а это за редким исключением по сути та же карикатура из «Крокодила», только издающегося на деньги ЦРУ. Попробуйте сегодня почитать Войновича. Злобный детский лепет. Потом многие вчерашние соцреалисты бросились искупать вину, лепя романы про ужасы «совка» и кошмары ГУЛАГа, где сидели только невинные. Из виноватых, понятно, сразу делали консервы, которыми кормили оставшуюся часть населения. Так писал Приставкин. Нас, кто пытался честно разобраться в минувшей эпохе, мало. Но кое-что нам удалось. Отсылаю к моим книгам «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Замыслил я побег…», «Гипсовый трубач». Во всех моих вещах всегда вторым планом присутствует советский период. И в моем новом романе «Любовь в эпоху перемен», который я сейчас заканчиваю, действие тоже происходит в двух временных пластах: в Перестройку и в наши дни… Сравнивайте, думайте, выбирайте!

— У вас есть афоризм: «Поспешность хороша при ловле блох и беглых олигархов». Многие российские писатели на ура приняли капитализм, присягали олигархам, кормились из их рук. А вы все эти годы сострадали «маленькому человеку» и выступали за социальную справедливость. Как нам ее добиться без революций и потрясений? У вас есть рецепт?

— Рецепт давно известен. У нас разрыв между богатыми и бедными — должен быть разумным. Да, общество насильственного равенства неустойчиво. Но общество насильственного неравенства еще неустойчивей. Только многовековой государственный инстинкт нашего народа сохраняет равновесие. Мы всегда понимали: неправедный уклад плох, но крах государства несет гораздо больше бед. Это — в генах. Власть часто этим пользовалась и пользуется, иной раз забывая, что терпение людей не бесконечно. О социальной справедливости должно заботиться государство. Это его прямая обязанность. И еще власть не должна делать то, чего не может объяснить народу. Я не экономист и не государственный деятель. Я просто понимаю: если пропасть между богатыми и бедными будет расти, всегда найдутся желающие перемахнуть ее одним прыжком. А нового социального взрыва Россия не переживет, просто развалится, возможно, навсегда. Запад учтет опыт 91-го и просто не даст нам оправиться.

— Вы очень ярко и сатирично изобразили мирок писателей в книге «Козленок в молоке». Какие сейчас есть основные «группировки» в литературе? Почему вы стоите особняком? Как относитесь к дележке премий? Какие интересные тенденции в литературе отмечаете как редактор «Литературной газеты»? Какова картина в целом?

— Когда я писал «Козленка», то как-то «проинтуичил»: литература идет к тому, что талант и написанный текст не будут иметь значения. Литература превращается в игру, часто мало профессиональную. Возьмите книги лауреатов «Букера» или «Большой книги». Во времена моей литературной молодости тексты такого уровня вообще не рассматривались. Но критерии снизились. И что? Роман, получивший десять премий, никто не помнит и не читает. В литературе стала слишком много значить политика. Гораздо больше, чем при советской власти. Тогда была честная эстетическая критика, хоть и ограниченная идеологией. Теперь нет ограничений, но и честной критики нет — она работает официанткой, оказывающей при желании интимные услуги, у крупных издателей, концернов, олигархических фондов. Премии «Букер» и «Большая книга» полностью в руках прозападных либералов, кстати, неплохо себя чувствующих на государственной службе. Они выделяют только тех писателей, книги которых содержат негатив о России, пронизаны деструктивными, даже русофобскими настроениями. Эти писатели относятся к России и к русским с чувством плохо скрываемого раздражения. Почитайте и послушайте того же Дмитрия Быкова! Мне иной раз его жалко. Не повезло человеку — мог бы родиться на благословенном Берегу Слоновой Кости. Как это все увязывается с государственной политикой? Не понимаю… Почему эти рычаги и средства столько лет находятся в руках людей, которые откровенно не любят наше отечество, а их семьи давно живут за границей — не понимаю. А власть не объясняет. Стесняется, наверное. Сколько говорено-переговорено, что с писателями должно работать Министерство культуры, а не Роспечать — учреждение полиграфическое, где не понимают специфики литературного творчества. И что? Ничего. Идею «передать» писателей Минкульту признали на заседании правительства верной, но в силу трудоемкости процесса передача отложена до 2017. Ну, конечно же, это вам не Министерство регионального развития. В один день свернули. И вот за Год литературы у нас отвечает почти одна Роспечать. Воображаю, что это будет за год!