(Я даже была готова подбросить ему пакетик с Горикиным героином и затем вызвать службу безопасности — у нас быстро за это башку отвертят.)

— Это шантаж! — удивленно сказал он. Искренне удивленно!

— Это именно шантаж, — подтвердила я.

— Но это ведь и мой ребенок!

Я даже не нашлась, что ответить — но моего ответа и не потребовалось. Витя быстро все подсчитал и принял решение в пользу работы.

После развода с женой он стал подлизываться к Инне как ни в чем не бывало. Но она к нему охладела. В рестораны больше не возила, денег и машин не давала. Но надежды он еще не потерял. Поэтому и защищает ее теперь.

— И что, что буддистка? — возмутился Борис. — Это что теперь: свидетельство о порядочности?

— Просто надо понимать особенности менталитета.

— И какой же у них менталитет?

— Да вот такой: они не будут рубашку на груди рвать, чтобы доказать тебе, какие они хорошие и добрые. Сдержанные люди... Инна — единственная, кто мне помогал здесь. Почему я должен вслед за вами поливать ее грязью?

— Хотя бы потому, что она помогала тебе небескорыстно. Она тебя в зятья собиралась брать!

— И что тут ужасного?

— Да ничего ужасного. Дочь-то ее, небось, нашла кого-то, раз Инна к тебе охладела?

— Неправда, — сказал Витя, но по его лицу я поняла, что догадка Бориса верная. — И кстати, я также не собираюсь вслед за вами сочувствовать вашему Горику. Он вор, наркоман и убийца.

— Суда еще не было, — напомнила я.

Витя отмахнулся.

— За собой вы признаете право осуждать людей, ту же Инну, например. Видите ли, она груба с Гориком! А нам его за убийство и воровство осуждать нельзя! Интересный расклад! Между прочим, Инна не ест ничего животного, потому что такая пища — от убийства! Как она, по-вашему, должна относиться к убийце?

— Ишь ты, — сказала я. — И дочь буддистка?

— Да, — неохотно ответил он. — Я из-за этого и не торопился на ней жениться... Ну что такое: мяса не ест!

Все мы уважительно помолчали.

— Так что, ты думаешь, Инна не собирается бороться за это место? — уже спокойно спросил Борис.

— Нет. Она мне сама вчера сказала, что последний месяц дорабатывает.

— Может, меня назначат! — Борис мечтательно посмотрел в потолок.

Я, наоборот, опустила глаза: удивительно деликатные ребята! Говорят так, словно я уже покойница! Стоило ли поддерживать их и покрывать их грехи? Может, Инна права в своем буддизме? Кто в мире стоит того, чтобы болеть за него сердцем?

Настроение испортилось. А ведь еще только три часа!

Я поднялась в службу безопасности. Оказалось, там меня уже ищут.

Секретарша общей приемной с важным видом поиграла бровями и взглядом указала на дверь конференц-зала. Я вошла туда. Зал был заполнен людьми. Неужели по мою душу? Видимо, дело идет к финалу.

— Присаживайтесь, — полуприкрыв глаза, предложил тот тип, что допрашивал меня чаще остальных. Он так пытался произвести впечатление человека, смертельно уставшего от моего дела, что прошипел одни согласные: «прсжвтц». Как змея.

Главный по компьютерной защите, качая головой, изучал дело: судя по выражению его лица, вперившегося в экран, оно было необъятным. Если учесть, что все допросы сводились к выяснению: выдавала я пароли или нет, и, собственно, состояли из одного этого вопроса, то, видимо, остальное — это и был тот самый анализ. «Сколько наанализировали!» — с уважением подумала я.

— Что ж, — заговорил начальник отдела по внутренней этике. — Нам не удалось доказать, что вы нарушили контракт в пункте 1.3.8, согласно которому вся информация, полученная вами на рабочем месте, является конфиденциальной... Вам очень повезло, вы избежали тюрьмы. Думаю, надо ужесточать законы, — обратился он к аудитории. — Народ совсем распустился.

Аудитория недовольно загудела. Он терпеливо переждал этот гуд.

— Итак, я продолжаю... Разглашение конфиденциальной информации не доказано, но зато доказано много других нарушений. Пункт 2.4.5 второй части контракта предусматривает недопустимость ваших добровольных действий по снижению собственного имиджа. Иными словами, если бы вы выступили в телевизионной программе, в которой рассказали о том, что на самом деле ничего не понимаете в акциях, то это было бы основанием для вашего увольнения даже в том случае, если вы оклеветали себя. Мы уже несколько раз применяли пункт 2.4.5 в подобных ситуациях, и суд нас всегда поддерживал... Мы провели тщательное расследование и пришли к выводу, что в данном случае этот пункт также был нарушен. Вы оклеветали себя в глазах организации, которая может прямым или косвенным образом повлиять на репутацию фирмы — я имею в виде экономическую полицию. Вы сообщили, что выдали пароли в обычной дружеской беседе, и тем, несомненно, нанесли корпорации ущерб, даже если вы их и не выдавали. Ваша клевета на саму себя будет иметь для нас серьезные последствия. — Начальник прокашлялся. — В случае любых похожих преступлений экономическая полиция может отныне ссылаться на недостатки нашей системы защиты, а компании, страхующие сделки, скорее всего повысят тарифы вследствие этих недостатков...

Все люди, сидевшие напротив меня за своими столами (я, как дура, сидела перед ними на стуле) важно закивали головами. Начальник покашлял.

— Собственно, один этот пункт достаточен для того, чтобы наш с вами контракт был разорван, — сказал он.

— Ну, так может этим и ограничимся? — спросила я.

— Нет, не ограничимся, — его глаза злобно вспыхнули. — То, что вы будете уволены, уже не подвергается никакому сомнению, но речь сейчас о другом: с какой формулировкой, с какой записью в карточке вы покинете эти стены... Мы еще не решили. А вы уже ерничаете. Избежание тюремного срока вскружило вам голову? Так есть еще много других неприятностей. По-моему, вы на них напрашиваетесь?

Они бы предпочли, чтобы я целовала их в зад... Я бы и целовала — что делать! — если бы верила, что от этого хоть что-нибудь изменится. Но сама форма, которую принял процесс (хотя «процесс» — это слишком пафосное слово, точнее будет «внутреннее расследование»), так вот, сама его форма давным-давно убедила меня в том, что на мне решили отыграться. За украденные деньги, которые украл другой, и за то, что их, скорее всего, не найдут.

— Свидетельские показания подтверждают, — повышая голос, снова заговорил начальник, — что вы были осведомлены о проблемах своего подчиненного. Вы прекрасно знали, что он наркоман, но не предприняли никаких действий, тем самым вы способствовали, созданию условий для того, чтобы стала возможной кража. Это и есть преступная халатность.

«Ах, вот как! — Я сжала руки, чтобы они не дрожали. — Пункт 4.3.11! Меня еще хотят оштрафовать! Описать мое имущество».

— Это должностное преступление предусмотрено пунктом 4.3.11, — сказал начальник.