Потом мы узнали, что дворец привезен из Кускова, что это исторический памятник, который «все равно бы развалился» — так заявил возмущенный политик журналистам. История эта погремела немного, но в итоге затихла. Даже факт исчезновения вместе с дворцом нескольких музейных гобеленов не слишком взволновал общественное мнение (Елена видела эти гобелены, они ее не впечатлили). Если бы политика спросили, он бы, наверное, сказал: «Все равно бы их съела моль» — но его никто уже не спрашивал.

Так вот, решетчатые беседки, привезенные вместе с дворцом, удивительно напоминали сарай, доставшийся Антону от прежних хозяев. Только у политика они были прозрачные, открытые, а сарай Татарских был забит изнутри фанерой. Но ведь фанеру можно отодрать, соединенные крест-накрест деревяшки покрасить желтой краской, и получится совершенно антикварная беседка. Видимо, к этому они и склонялись, но все не доходили руки; кроме того, куда-то надо было деть бумаги, забившие сарай с пола и до потолка.

Я потянула решетчатую дверцу. Она была не заперта и, весело скрипя, открылась мне навстречу.

Отношение к сокровищам старого сарая у меня было двойственное. Мне было немного жутко думать обо всех этих людях, живущих на старых карточках, в старых письмах и газетных статьях. Какими они были? Я сторонница того, что они были точно такими, как мы. Что ничего не меняется в людях, и текущий мимо мир не оставляет на них никаких следов — ни отметин времени, ни оспин пространства. Но с другой стороны, нельзя даже приблизительно представить себе, какие вещи для них были естественными, а какие необычными. Вот, например, мои записи. Если бы их читали люди из прошлого, они бы могли предъявить ко мне серьезные претензии: я не упоминаю многих технических открытий, сделанных в последнее время. Но они сами-то... Я ведь читаю старые журналы, и иногда думаю: а если бы я была человеком девятнадцатого века, то что открыли бы эти журналы будущего? Ни разу не упоминается слово «электричество» — только иногда можно встретить выражения «включил свет» или «выключил свет» — но как включил и как выключил, непонятно. Может, речь идет о зажигании и задувании свечей? Порой в журнале пишут: «Они полетели туда-то», но как полетели — можно понять не всегда. И так далее...

Иногда меня мучают подозрения: а вдруг старые журналы, которые я читаю (они называются «Наш современник», «Птюч» и «Космополитен»), тоже субъективны, и я имею неполную картину прошлого?

...Я чихнула. В сарае столько пыли! Она стоит золотым столбом, подсвечиваясь то зеленым, то голубым — фанера прибита не наглухо, в стенах много разноцветных дырок, сквозь которые просматриваются деревья, небо, цветы, а то и дождь, когда он есть, поэтому старые бумаги постепенно превращаются в прах. Однажды сюда можно будет прийти и сильно дунуть: так и решится проблема содержимого сарая.

Как-то Елена решила достать отсюда самые стильные, по ее выражению, фотографии и развесить их по стенам в доме: она видела такую выставку у соседа справа. Я помогала ей отбирать карточки и именно тогда обратила внимание на снимок с толстухой, который теперь сидит у меня в голове, как заноза. Это должна быть подписанная коробка... Да, вот она.

Стукнула стеклянная дверь, по дорожке кто-то шел по направлению к сараю. Я осторожно заглянула в дырку: какой все-таки красавец! Он увидел мой глаз в стене и остановился; наклонив голову к плечу, он смотрел на мой глаз и улыбался.

— Можно войти? — спросил Гергиев через фанеру.

Я моргнула.

— Входите.

Он вошел, щурясь, и присел на корточках рядом со мной.

Я открыла коробку и осторожно погладила верхние снимки. Слава богу, они не рассыпались. В общем-то, не такие уж они и старые, просто хранятся неправильно...

— А почему вы считаете, что я взяточник? — вдруг спросил следователь.

Немного покраснев, я посмотрела на него.

— У экономической полиции такая репутация... Кроме того, видно ведь, что вы обеспеченный человек. По одежде, машине... Часам. На вашу зарплату таких часов не купишь.

— У меня богатые родители, — пояснил он. — Хотя признаваться в этом еще более неловко, чем во взяточничестве.

— Почему?

— Ну, взрослый мужчина... Должен сам зарабатывать. Но что же делать, правда? Такая судьба.

Я засмеялась.

— Да. Видимо, ситуация неразрешимая. Только смирение может вам помочь...

— Скажите... — Он смущенно кашлянул. — Вы живете с мужем уже десять лет. Почему у вас нет детей? Вы их правда не любите?

— У нас мало денег... Это если честно.

— Понятно... — Он снова кашлянул и взял старый снимок из моих рук. — Кто это?

— Не знаю.

— А что это за коробка?

— Это старые фотографии. Видимо, прежних хозяев... — Я доставала карточки из коробки и осторожно складывала на доски пола.

— Почему вы не верите, что убил Горик? — снова спросил он.

— С чего вы взяли? Я верю.

— А что вы тогда ищете?

— Потерянное время... — улыбнулась я, и улыбка застыла на моих губах. Вот он, этот снимок, приснившийся мне в ночь после опознания.

Полногрудая дамочка стоит за старой лестницей, видимо, стесняясь собственной полноты. Это действительно тот дом, что находился на месте нынешнего. Его стены обиты деревянными досками, на них висят пейзажики в темных рамах — за дверью виднеются полки с книгами.

...Толстая тетка. Сейчас таких не встретишь, тем более, что она молодая, это видно по лицу... Я держала фотографию прямо перед глазами, но уже не смотрела на нее, задумавшись.

Нет, не ее я видела во сне. Жаль, что мне не пришло в голову приехать сюда раньше. Я бы уже давным-давно поняла: нет никакой мистики в этой истории. Картинка, увиденная во сне, была увидена мною и в реальной жизни — но только не на фотографии. Да, там была лестница — но не такая, как здесь, а лишь стилизованная под эту. И были деревянные доски на стенах, и даже пейзажики — вполне возможно, что напоминающие вот эти. И была женщина, глядевшая на меня из-за лестницы — вот так, внимательно и смущенно, словно бы стесняясь своей полноты... Это моя память услужливо перемешала картинки, чтобы своей ложью сказать правду: есть, есть в жизни такие ситуации, когда существует некто, тебя прекрасно знающий и узнающий при встрече, наверное, часто думающий о тебе и даже говорящий о тебе с друзьями твоей семьи — а ты его не знаешь, но случайно пойманный тобою, оценивающий, неприязненный и смущенный взгляд этого человека западает в память навсегда.

— Потерянное время! — снова повторила я.

Гергиев взял фотографию из моих рук.

— Какая толстая! — сказал он. — Это старый снимок... Она, наверное, давно умерла?

— Эта женщина? Конечно...

— Мы объездили всех соседей. Толстых среди них нет.

— Еще бы. Богатые и не бывают толстыми.