должен дойти в аскезе до того этапа, когда наградой его бренному телу будет только водица трижды в день?

От одного лишь помысла содрогнулась его изнуренная плоть. Нет, если и браться за такое, то не сегодня – с Хислупа достаточно испытаний. Сегодня он насытится. Что бы ни сулила будущая неделя, он получит свой законный ужин. Да, но как быть с горничной? Нельзя ведь оставить ее в переулке, на холоде, пока Хислуп ест; не годится и лестничная клетка, где не повернешься от тесноты, где не на что сесть. Словом, придется приглашать горничную в дом, чтобы она у него на глазах заглотила львиную долю картофеля в мундирах и свекольного салата; чтобы в ее пасти исчезли, одна за другой, почти все сардины. И вот, в отчаянии, не подобающем священнику, Хислуп вынул ключ и сказал Фанни:

– Кажется, там, внизу, твоя горничная.

– Что? Мэнби? – воскликнула Фанни, вглядываясь во тьму сквозь лестничные перила.

– Вы звали, ваша светлость? – живо раздался голос Мэнби – почтительный, однако непреклонный в намерении оставаться при госпоже.

* * *

Мэнби. Хислупу будто дали кулаками в оба уха разом – таков был эффект от этого имени. Хислуп забыл, что голоден. Забыл, что нынче на ужин. Мэнби. Эта женщина. До сих пор она при Фанни.

Воспоминания о ней были свежи в Хислупе, а подозрение, что и она отлично его помнит, вызывало спазмы. Хислуп никогда не говорил с Мэнби, но знал, какова она. Они пересекались не однажды во дни его позорного рабства: Фанни обыкновенно вызывала Мэнби в тот самый момент, когда Хислуп решался, после долгих терзаний, объясниться с ней (причем вызывала по пустячным поводам – платок подать или еще что-нибудь в этом роде). Или Мэнби, приготовив к званому ужину несколько цветочных композиций, сама выплывала из столовой. Но в последний день (едва Хислуп подумал о дне разрыва, как с него будто кожу живьем содрали) Мэнби умудрилась выплыть из столовой как раз когда Хислуп, спотыкаясь, спускался со второго этажа. Лицо его было залито слезами, в сердце теплилась единственная молитва – чтобы никто не попался на пути, чтобы ему, Хислупу, покинуть этот дом незамеченным. А тут – Мэнби: застыла внизу лестницы, уставилась на него. С ужасом Хислуп обнаружил, что давняя эта картина до сих пор сдирает с него кожу. Все вернулось: и жар, и спазмы, – стоило только Хислупу услышать это имя – Мэнби. В тот вечер к ужину ждали гостей, и Мэнби, чей талант к цветочным аранжировкам был давно обнаружен и активно эксплуатировался, как раз водрузила на стол результаты своих трудов и вышла ровно в тот момент, когда Хислуп, обливаясь слезами, ступил на лестницу.

Потрясенная этим зрелищем: священник чуть ли не кубарем катился по ступеням, – Мэнби замерла. Она примерно представляла, что случилось там, наверху; ей, собственно, и удивляться не приходилось – все было предсказуемо. Другое дело, что Хислуп первым из клириков оказался в этой вот, хорошо знакомой Мэнби ситуации. Вероятно, ступор Мэнби был вызван контрастом между Хислуповой реверенткой[20] и Хислуповым плачевным положением.

И таково было выражение ее лица, что Хислупово сознание пронзила кошмарная догадка: да ведь Мэнби уже видела нечто подобное! Не один мужчина, получив отставку, спускался, шатаясь, вот по этой самой лестнице у Мэнби на глазах, а потом, слепой от слез, искал и не мог найти свою шляпу, и она делала его унижение полным: спешила на помощь, отыскивала шляпу, подавала… Вот и Хислуп, пытаясь взять шляпу, уронил ее, ибо руки его тряслись, но шляпа была тотчас поднята служанкой и водружена ему на голову.

Именно поэтому он надеялся, что больше никогда не пересечется с Мэнби.

* * *

– Лучше бы тебе, Мэнби, вернуться и ждать меня в автомобиле, – велела Фанни.

– Куда как лучше, – эхом отозвался сочный Хислупов голос.

– Да ведь я ж дороги-то не сыщу, миледи, – ответила Мэнби с прежней непреклонной почтительностью, ибо уже при виде темной лестницы (на которой вдобавок пованивало) решила, что не выйдет из этого парадного без своей госпожи.

Тут, однако, мисс Хислуп, услышав голоса на лестнице, приоткрыла дверь и, явив изможденное свое лицо в обрамлении седых волос, осведомилась:

– Что такое, Майлз?

Осмелев при виде брата, она открыла дверь чуть шире, а Хислуп обернулся к Фанни.

– Вот моя родная сестра, – сказал он, представляя женщин друг другу. – А это, Мюриэль, моя сестра во Христе.

– О, – сказала Мюриэль.

«Что ж дальше-то?» – подумала Мэнби.

* * *

Мисс Хислуп застыла недоумевая. Сестры во Христе, которых приводил Майлз, не походили на эту женщину. Несчастные, жалкие создания, они имели стандартный набор нужд: первым делом еда, все равно какая, затем обогрев и сушка у огня, далее – наставления, и наконец, талон в бесплатную больницу плюс благословение мисс Хислуп. С такими сестрами мисс Хислуп научилась обходиться, но что делать вот с этой особой, которая, судя по мехам и прочему, отнюдь не прозябает в нищете?

– Вы вроде как из благородных, – пролепетала мисс Хислуп, щурясь на Фанни. – Как же вас угораздило стать сестрой во Христе для моего брата?

– Это вышло случайно, – с улыбкой ответила Фанни. – Прямо на улице.

– О, понимаю, понимаю. На улице, – отозвалась мисс Хислуп.

Ну вот ситуация и прояснилась. Придется приложить все усилия. Это будет ее первый опыт спасения женщины «из общества». Мисс Хислуп очень хотела узнать, как эта особа угодила на улицы района Бетнал-Грин, а впрочем, этот аспект ее не касался. Все страждущие, приводимые Майлзом, должны получить помощь – и точка.

Мисс Хислуп – хозяйка и спасительница – внутренне собралась и сделала второй шаг на непростом своем пути – взяла Фанни за руку. Она вменила себе в обязанность брать за руку каждое из этих достойных сожаления созданий (да не обманет ее меховое манто, ведь и достойные сожаления создания, случается, носят меха – ровно так же, как венценосцы порой имеют доброе сердце). Пусть, думала мисс Хислуп, у этой Майлзовой сестры во Христе будет по крайней мере ощущение, что ей здесь рады. Несколько нервно мисс Хислуп стиснула руку своей гостьи, а Фанни, которая на любое проявление дружелюбия отвечала с удвоенным энтузиазмом, ответила куда как сердечным пожатием.

Мисс Хислуп напряглась, поскольку отлично знала: пожатия позволительны ей, и только ей, а тем, кто пришел в этот дом за спасением, пожимать руку спасительницы не полагается. Иногда, расспросив гостью, мисс Хислуп даже запечатлевала на ее щеке поцелуй (щеку следовало предварительно залить слезами), но никогда – случись такое,