– Но внешние обстоятельства создаешь ты!

– А что такое внешние обстоятельства! Это и есть жизнь. Помнишь Федько, который опознал «бандита» в парне, который ни в чем криминальном не был замешан? Точно так же Федько поступил бы, случись это по-настоящему. Или нет?

– Ты всему можешь найти оправдание.

– Это не оправдание. Я просто объясняю, как мне все видится. На этом держится вся наша программа. Она интересна только потому, что в ней все всерьез. Эмоции, поступки – без скидок на художественность.

– Как ты напоминаешь мне Самсонова!

– Это упрек? Или выражение восхищения?

– Это безотчетный ужас, Женя, – вздохнула Светлана, и было непонятно, всерьез ли надо воспринимать ее слова.

– Ты сказала, что мы жестоки. Неправда. Практически ни один человек, за редким исключением, не попал в нашу программу просто так, с улицы. Ты же сама этим занимаешься и знаешь, что героев мы отбираем по письмам, которые пишут – кто? Родственники, близкие друзья и очень редко – какие-нибудь недоброжелатели. Люди нам говорят: а вот его еще снимите. Зачем? Зачем это им? Тщеславие? Просто глупость? Откуда это стремление подвергнуть близкого человека испытанию? Мы лишь берем материал, который нам предлагают, человеческий материал. И остановить процесс невозможно. Мы будем показывать людей, какие они есть. Ты знаешь, почему я согласился снять сюжет с Рассыхаевым? Здесь вообще непонятно, кто герой, а кто жертва. Ведь он знал о трагедии своей жены. Знал! Ты это понимаешь? Она каждый раз, когда он отправлялся в аэропорт, заново умирала, для нее жизнь останавливалась, это же настоящее испытание, ты на нее посмотри, она вся на нервах – и Рассыхаев, видя это, ни разу не пошел ей навстречу! Разве не жестоко с его стороны? И ее задумка с самолетом – как это понять? Желание спасти любимого? А может – неосознанная месть? Жестокость в ответ на жестокость? Что-то накопилось в душе и в конце концов выплеснулось таким вот образом.

Светлана задумчиво посмотрела на меня.

– Я как-то об этом и не подумала.

– Так что это не мы, – сказал я. – Это жизнь. А мы лишь лакмусовая бумажка чужих страстей.

Наш автомобиль двигался в потоке десятков других. И с такими темпами к месту назначения мы доберемся в аккурат к полуночи.

– Здесь будет поворот направо, – подсказала Светлана. – Попробуем добраться переулками.

Мы повернули, и здесь тоже была пробка, тогда мы свернули во двор и так, дворами, миновали квартал. Следующий переулок тоже был занят многотонной железной змеей, мы влились в поток, но вскоре опять свернули во двор. Квартал, еще квартал.

– Так мы заплутаем, – сказала Светлана.

Я не ответил. Впереди был магазинчик, возле которого припарковался развозной автомобиль, и к тому автомобилю шел человек. Человек распахнул дверцу со стороны водительского места, обернулся, и я понял, что не ошибся. Это был Костя, собственной персоной. Он сел за руль. Я подъехал к нему вплотную и встал бампер к бамперу. Он взглянул на меня сквозь лобовое стекло и узнал – я увидел по глазам. Мы сидели и смотрели друг на друга.

– Что бы это значило? – сказала Светлана.

– Мне и самому интересно.

Я вышел из машины.

– Привет!

Костя только кивнул в ответ. Даже не улыбнулся.

– Вот так встреча, – сказал я. – Не ожидал. Вы разве не на каникулах, где-нибудь у моря?

– Как видите.

– Летние подработки?

Он не ответил. Было впечатление, что он не очень-то рад меня видеть.

– Как Настя?

– Нормально.

– Свадьбу сыграли?

– Готовимся.

Только вспомнив о Насте, я начал кое-что понимать.

– Настя не знает, да?

– О чем? – вяло отреагировал Костя.

– О ваших подработках.

Он посмотрел на меня так, будто решал, может ли быть со мной откровенным.

– Это не подработка. Это работа.

– Решил уйти из института?

– Уже ушел.

– В этом году?

– Раньше.

– Раньше? – удивился я.

– Я не учусь. Уже давно.

– Потому что надо работать? – догадался я.

– Да.

У него на руках больная мать, и очень нужны деньги. Он бросил институт и не сказал об этом никому.

– Никто не знает, да?

– Никто.

– А Насте почему не сказал?

– Я скажу. Позже.

– Все дело в вашей маме?

– Да.

Вдруг обнаружилось, что я совершенно его не знал. Мое прежнее знание о нем было одной большой ошибкой. Когда я увидел его впервые, он показался мне безумным теленком, способным лишь идти за кем-то. Несамостоятельный и не приспособленный ни к чему. А у него была своя жизнь, скрытая от всех. Он уже рассчитывал силы и знал, что может, а что ему недоступно. Его судьба – это его мать. Ей подчинено все. Институт заброшен, началась взрослая жизнь. Но матери он сказать не может, она должна думать, что он по-прежнему учится. И чтобы уж наверняка – ничего не сказал даже Насте. Вот почему он пытался оттолкнуть ее от себя. Он не студент, и перспектив никаких. Не хотел посвящать прекрасную Настю в свою непростую жизнь.

– Настя все равно узнает, – сказал я.

– Знаю.

Он не мог переступить через себя.

– Вы только не говорите ей ничего.

– Я и не собирался.

Помолчали.

– А как же с ночной работой? – спросил я. – Или с ней покончено?

– Нет, работаю. У меня дневная работа до трех, редко – до четырех. А в ночь я иду в одиннадцать. Успеваю отдохнуть.

– А я уж подумал, что это неправда.

– Насчет чего?

– Насчет ночной работы, – улыбнулся я. – Если уж с институтом так, то и ночная работа – выдумка.

Вместо ответа Костик выдернул из кармана визитку. Название фирмы, телефоны, Костина фамилия и должность – начальник отдела.

– Начальник – это так, для пафоса, – объяснил Костя. – Во всем отделе я один.

Я повертел визитку в руках.

– У нас есть вакансия, нам нужен водитель. Рабочий день ненормированный, но больше восьми часов редко набегает. И ночи свободные. Платим хорошо.

– Нет, спасибо.

– Почему? – неподдельно удивился я.

– Чем могли – вы уже помогли. А больше не надо.

– Это не помощь.

– К чему этот разговор? Я же вижу.

Со своими трудностями он предпочитал разбираться сам и отступил от собственного правила лишь один раз – когда Настя привела его к нам.