Они умолкли, сообразив наконец, что их сейчас только глухой не услышит. Вдобавок Катя, похоже, не на шутку обиделась. Вот удивительная женщина, нашла же время и место, чтобы дуться, восхитился Никита и сказал:

– Прости. Я все равно рад, что людей ешь не ты.

– Тут и без меня желающих хватает, – буркнула она.

– Ты про…

– Я про всех. Павлов, тут везде кто-нибудь да живет, – Катя широко развела руками. – В реке, в лесу, в домах. Мы тут с самого начала не одни. Вот о чем я тебе тогда сказать пыталась…

– Ты сказала: я знаю, что происходит, – напомнил Никита.

– Знаю, – кивнула Катя. И, помолчав, предложила: – Показать?

В детстве Никита обожал ходить в лес. Заправлял штанины в резиновые сапоги, надвигал на лоб кепку – это вроде как спасало от клещей – и отправлялся за грибами. Лес вокруг Вьюрков был, конечно, несерьезный, мелкий и замусоренный – совсем как речка Сушка. Но грибам было все равно. В урожайные годы они росли ведьмиными полукружьями даже на стихийных помойках, приподнимая шляпками скомканные пакеты и пивные банки. Больше всего Никита любил ходить в лес ближе к осени, когда пни и целые деревья облепляли рябой шубой опенки. Мясистые, упругие: захватываешь в кулак целый пучок, режешь, а нож поскрипывает в плотной грибной мякоти.

Сколько лет он уже за ними не ходил, но помнилось так ярко – и сладковатый запах только что срезанного гриба, и мгновенный радостный трепет, когда замечаешь в спутанной траве благородно-коричневую шляпку боровика, и аппликацию из случайно прихваченных листьев на дне грибной корзины. В детстве Никита бродил по лесу часами, и было ему легко и спокойно, лес был другом и щедрым дарителем.

Сейчас он и десяти минут тут не провел, а в горле уже ком стоял от страха. От самой мучительной его разновидности – когда боишься до дрожи, до потных ладоней, но еще не знаешь, чего именно.

Все-таки не зря он тогда, во время охоты на зверя – да что там, даже раньше, – заподозрил, что познакомился с симпатичной соседкой Катей себе на погибель. Может, она и не оказалась людоедом – хотя, если смотреть объективно, это все еще спорный вопрос, – зато завела его в лес, из которого почти никто в нормальном виде не возвращался. Никита даже не понял, как ей удалось так быстро его уговорить, и сам себе удивлялся, перелезая через забор. Спрыгнул на мягкий зеленый мох и замер: вот она, гиблая неисследованная территория, куда ходить было запрещено строго-настрого и куда никто в здравом уме и сам бы не сунулся. А Катя юркнула в орешник и деловито там зашуршала, продираясь вдоль забора к своей калитке.

Когда они добрались до нужного места, Никита поразился тому, насколько кропотливо и изобретательно тут все было обустроено. Если бы обнаружившие эту калитку незапертой дачники пригляделись повнимательней, то заметили бы целую систему знаков вдоль уходившей в лес тропинки: ленточки на ветках, отметины на коре мелом и краской, стрелки, выложенные из камешков, связанные заметным издали пучком стебли таволги и иван-чая… Метки попадались буквально на каждом шагу, и Никита, не выдержав, поинтересовался, как же давно Катя бродит здесь втайне от всех, выстраивая свою систему опознавательных знаков. Катя ответила, что не так уж и давно, и вообще она только приступила к исследованию леса, продвинулась вглубь метров на триста, а дальше метки заканчиваются, и можно забрести черт знает куда.

Это, конечно, внушало оптимизм. Если бы не досадная необходимость изображать перед Катей решительного самца, Никита, пожалуй, сбежал бы от греха подальше. Он и без того, как любой глубоко пьющий человек, страдал от чрезмерной тревожности, а сейчас инстинкт самосохранения буквально выл сиреной.

Во рту совсем пересохло, а вдоль тропинки так обильно и заманчиво краснела никем не собираемая земляника. Никита сорвал одну ягоду, поднес ко рту и уже почти ощутил на языке освежающую кислинку, но подскочившая Катя ударила его по руке:

– Красные нельзя!

– Красные нельзя? – растерянно повторил Никита, с тоской проводив взглядом укатившуюся в траву ягодку.

– Красные ягоды рвать нельзя, только черные. Ветки нельзя ломать, зарубки делать, – Катя говорила быстро и безо всякого выражения, будто повторяла давно затверженный урок. – И огонь нельзя. Я проверяла.

Вот и тому ведерку, наполненному странной смесью черных ягод, съедобных и ядовитых, нашлось объяснение. Она проверяла, значит. Никита молча кивал, надеясь, что вид у него сейчас если и не очень понимающий, то по крайней мере по-хорошему заинтересованный. Ну конечно, это же стандартные правила поведения в лесу, их каждый ребенок знает: не разводить костры, не мусорить, не рубить деревья… не рвать красные ягоды.

– Вот! – Катя неожиданно наставила на него указательный палец. – Тебе опять смешно.

– Да не смешно, ни капельки…

– Ты тогда сказал, что я чокнутая. Я слышала! А я не чокнутая. Понял?

– Понял, – с готовностью подтвердил Никита.

Но у Кати, молчаливой и скрытной Кати, видимо, накипело:

– Я тебе поверила! Другим я как расскажу? Посмеются только или ночью придут, как к Кожебаткину, и все.

– Кать…

– А тебе я поверила! Я так не могу больше, одна. Мне свидетель нужен, чтоб сказал, что тоже их видит, понял?

– Понял.

– Понял, понял… Ни хрена ты не понял.

– Так ты объясни! – теперь уже и Никита рассердился.

Да, он мог бы тогда вести себя повежливее – но и она могла бы выражаться понятнее, в конце-то концов. И ему не пришлось бы сейчас брести по зловещему лесу в компании жаждущего выяснить отношения проводника…

И тут Катя как будто моментально утратила интерес и к нему, и ко всему этому разговору. Она огляделась по сторонам и прищелкнула языком:

– Отлично. Приехали.

Никита тоже посмотрел вокруг. Все выглядело вполне безобидно – тропинка, елки, сосны и березы, заросшая иван-чаем поляна справа, очередная ленточка на ветке прямо над головой. Никита хотел уже спросить у Кати, что не так, но тут неожиданно понял сам.

Они здесь уже проходили. И свернули налево за большой сосной, помеченной меловым крестиком. Но теперь эта сосна опять маячила впереди. А вот здесь Никита сорвал землянику.

Ягода, которую Катя выбила у него из рук, краснела в траве. Никита машинально потянулся за ней, чтобы убедиться, что это та же ягода, но вовремя опомнился. А земляника действительно была та же самая, с объеденным какой-то лесной мелочью бочком.

– Все из-за тебя, ягоду сорвал – вот нас и кружит, – окончательно добила его Катя.

Они опять дошли до большой сосны и опять свернули налево. Здесь когда-то давно проехал не то трактор, не то грузовик, и осталась глубокая колея, затянувшаяся мелкой мокрой травкой. Ступив на нее, Никита вздохнул с облегчением: отличный ориентир, точно не собьешься. Сделал несколько осторожных шагов вперед, опасаясь, как бы земля не ушла вдруг из-под ног…