сборник заговоров: «Тетратка письменная и на той тетратке писанных полдевята листа, а у листов по краях начерчено в кругах точки». На допросе он объяснил, что был послан из Ахтырки с официальным поручением к воеводе Ивану Богдановичу Милославскому, командовавшему полком:

А в роспросе Родион Маслов сказал та де тетратка гадательная письма подьячего Афонася Арефьева ево Афонасевой руки, а списал де ту тетратку будучи с ним на Дону он Афонасей Арефьев во 1676-1677-м год с письма олшанца Алешка Захарина, потому что де тот Олшанец был с ними ж на Дону з государевою денежною и соболиною казною. <…> Да он же Родион обявил три деревяные жереби зделаны против зерновых костей а сказал те де жереби делал тот же олшанец Алешка и указал им метать им по той письменной тетратке теми жереби. И он де Родион со Афонасем Арефьевым по той тетратке теми жереби метали и гадали[275].

Как видно из этого рассказа, мужчины, выполняя разнообразные служебные поручения, тесно общались с мужчинами из других частей страны, выпивая с ними, участвуя в совместных играх, обмениваясь угрозами и советами, делясь шутками и секретами – а порой и рукописями.

Если же нерусская женщина вела скитальческую жизнь (наподобие той черкешенки, чье лечение лишь вызвало повреждения разных органов), она могла навлечь на себя подозрения точно так же, как и мужчина в аналогичных обстоятельствах. Половая принадлежность не давала защиты от обвинений, но и не содержала каких-либо особых рисков. Это резко контрастирует с картиной, наблюдавшейся на Западе. Кэрол Карстен, исследовавшая новоанглийские колдовские процессы, отмечает, что в большинстве случаев, даже если мужчины-колдуны вели себя подобно женщинам-ведьмам, обвинения в колдовстве против них не выдвигались или не принимались всерьез. Эти обвинения в Новой Англии настолько тесно связывались с женщинами, что было трудно предъявить их подозреваемому мужчине, разве что на волне всеобщей паники (как в Салеме). Половая принадлежность становилась важнейшей, первостепенной характеристикой [Karlsen 1987: 22–23][276]. Иначе дело обстояло в России, где обвинения выдвигались как против мужчин, так и против женщин, обладавших характерными признаками, и воспринимались в равной степени серьезно. Женщины – бросающие вызов или свершающие месть, знахарки или странницы – обвинялись наряду с мужчинами и могли встретить даже более суровое отношение со стороны суда, если смотреть на приговоры[277]. Гендерные нормы определяли ситуацию задолго до предъявления обвинений, задавая фундаментальные условия и возможности существования для мужчин и женщин. Мужчины много разъезжали, женщины оставались дома – и поэтому женщин, соответствовавших установленному шаблону, попросту было меньше. Подозрения против них питались гендерно обусловленными занятиями и событиями, а не физической принадлежностью к определенному полу или приписываемыми ему свойствами.

Глава 5

Неразделенные сферы

Гендерные факторы и язык магии

В основе организационной структуры русского общества лежали статус, положение и поколенческое старшинство; гендерные факторы служили дополнительным различительным признаком внутри каждой из этих категорий. Особое значение статуса и старшинства при вычислении иерархического положения и правил субординации определяло практику волшебства в России во всех ее аспектах. Иерархия определяла ожидаемое поведение, реакции на те или иные события и, что важнее всего для нас, порождала точки напряжения между людьми вне зависимости от их гендерной принадлежности. Порождаемая таким образом социокультурная напряженность часто проявляла себя не в наиболее очевидных областях, где играют роль различия между полами, а в смежных.

Исследования, посвященные колдовству в Европе и Северной Америке, позволили выявить отчетливые расхождения между «женскими» и «мужскими» регистрами, целями и практиками в том, что касалось магии. В России XVII века эти расхождения были далеко не такими заметными [Broedel 2003: 174; Labouvie 1990: 59–67][278]. Попытки установить отличия мужской магии от женской почти не дали результатов, но оказались важными и красноречивыми сами по себе. Столкнувшись с этой тупиковой ситуацией, мы сочли необходимым развеять возможные заблуждения относительно того, как «работают» гендерные различия. Выделение мужской и женской сфер, хорошо знакомое нам из европейской истории (хотя и постоянно критикуемое многими западными исследователями), почти не прослеживаются в российских документальных источниках, и не случайно. Общественное и частное были слабо разграничены, товарообмен оставался незначительным, административная власть принадлежала землевладельцам и главам домохозяйств. Такие явления, как крепостничество и холопство, размывали границы между населением и собственностью, облекая землевладельцев и глав домохозяйств административной и судебной властью, вследствие чего разница между общественным и частным оказывалась несущественной. Поэтому мы рассмотрим общие положения, касающиеся мужской и женской сфер, а затем перейдем к документам, чтобы выяснить, как мужская и женская магия обслуживала потребности и отражала чаяния жителей Московского государства.

Мужская и женская сферы

Исходя из гендерных различий в уровне мобильности и родах занятий, характерных для России того времени, можно предположить существование минимальной разницы в практиках ведьм, с одной стороны, и колдунов – с другой. Как мы увидим, в некоторых областях магические действия совершались по-разному мужчинами и женщинами, но в целом разница обнаруживалась редко и оказывалась малозаметной, не проявляясь там, где этого можно было бы ожидать. К примеру, естественно считать, что волшебство, ориентированное на получение выгоды и успех в торговле, в большинстве случаев является «мужским» делом, а не «женским». Хотя коммерческая деятельность в Московском государстве была маломасштабной и плохо развитой, многие сцены, послужившие основой для судебных процессов, разыгрывались на рынках и в харчевнях. Действительно, мужчины чаще женщин обвинялись – или признавались – в получении денег за совершенное волшебство. В Туле (1670) поймали с поличным знахаря, у которого нашли орудия «преступления» (коренья, травы) и плату, полученную от больной женщины за лечение: кусок холста и деньги – один рубль и десять алтын. В Духе (1658) женщина рассказала о последствиях обращения к мужчине-целителю: «Да он же де мне и пособил ту килу отвязал а взял де у меня от того две гривны денег». Там же в 1663 году священник признался, что приобрел «волшебное письмо» у дьячка за шесть рублей медной монетой. В Воронеже в 1700 году, согласно показаниям свидетелей, странствующий лекарь взял двенадцать кусков холста за исцеление двух женщин[279]. При этом, однако, мужчины не обладали монополией на продажу магических услуг. Так, в 1630 году один стрелец сообщил, что некая татарка «ворожила де глаза и узяла де у него алтын денег и положа де у него на руке и подержав (вверх)… привязала на лбу над глазы, и велела отслужить ему молебен Николе»[280]. Число таких случаев с участием женщин соответствует доле последних среди обвиняемых