Но он этого не делает. Саймон гладит мой живот, нежно проводит кончиками пальцев по моим бедрам.

— Отлично. История о растратах премьер-министра сейчас повсюду на первых полосах, так что день выдался хлопотный.

Я чувствую себя загнанной в тупик. О скандале с премьер-министром я узнала в обед, когда выходила Грехему за сэндвичами. В голове нарастает боль. Я должна узнать правду.

— Я звонила в «Телеграф».

Саймон бледнеет.

— Ты не брал мобильный. Кое-что случилось, когда я ехала домой, я была расстроена и хотела поговорить с тобой.

— Что произошло? С тобой все в порядке?

Я игнорирую этот вопрос.

— Секретарша, переключающая звонки, никогда о тебе не слышала.

Я сбрасываю его руку со своей талии.

В комнате воцаряется молчание, и я слышу щелчок центрального отопления — оно переключается на снижение температуры.

— Я собирался тебе рассказать.

— Рассказать о чем? Что ты лгал мне? Выдумал работу, которая могла бы произвести на меня впечатление?

— Нет! Я ее не выдумывал. Господи, Зоуи, да что ты обо мне подумала?

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос?

Неудивительно, что он в штыки воспринял идею о том, чтобы взять Кейти на стажировку в «Телеграф». И был так резок, когда я попросила его написать статью об объявлениях.

— Я действительно работал в «Телеграф». А потом они… — Саймон осекается, переворачивается на спину и смотрит в потолок. — Они меня уволили.

Не знаю, чего он стыдится больше, — того, что потерял работу, или того, что солгал нам всем.

— Но почему? Ты проработал там… Сколько? Больше двадцати лет.

Саймон горько смеется:

— Вот именно. Долой старое, даешь новое. «Телеграф» нанимает молодежь. Так дешевле. Детишек, никогда не слышавших о деепричастных оборотах, зато поднаторевших во всех этих блогах и твиттерах, умеющих мгновенно загрузить контент на сайт. — В его голосе слышится боль, но нет ни следа упрямства, будто эта битва давно проиграна.

— Когда это случилось?

— В начале августа.

У меня просто нет слов.

— Тебя уволили четыре месяца назад, и ты ничего не сказал? Чем же ты занимался все это время?

Я встаю с кровати и иду к двери, но останавливаюсь. Мне хочется уйти, но я должна услышать эту историю до конца.

— Гулял, сидел в кафе, писал, читал. — Снова та же горечь в голосе. — Искал работу, ходил на собеседования, где все говорили, что я слишком стар. Волновался, как тебе обо всем рассказать.

Саймон не смотрит на меня, его взгляд направлен в потолок. На лбу — глубокие морщины. Он раздавлен.

Я стою, глядя на него, и постепенно мой гнев отступает.

— А как же деньги?

— Мне выплатили компенсацию, как и полагается при увольнении по сокращению штата. Я надеялся быстро подыскать новую работу, я думал, что все тебе расскажу, когда ситуация наладится. Но эта проблема все тянулась и тянулась, и, когда деньги закончились, я начал пользоваться кредитками. — Он наконец-то смотрит на меня, и я с ужасом вижу слезы в его глазах. — Мне так жаль, Зоуи. Я не хотел лгать тебе. Я надеялся, что со всем разберусь и тогда удивлю тебя своей новой работой, буду заботиться о тебе, обеспечивать тебя.

Я сажусь рядом с ним.

— Ш-ш-ш… Все в порядке, — говорю я, будто он мой ребенок. — Все будет в порядке.

Саймон уговаривает меня ничего не рассказывать детям:

— Джастин и так говорит, что я не оплачиваю свое проживание здесь. Пусть у него будет меньше причин меня ненавидеть.

— Мы это уже обсуждали, — отвечаю я. — Это на меня он злится, а не на тебя. Он винит меня в разводе, в том, что ему пришлось уехать из Пэкхема, расстаться с друзьями.

— Так расскажи ему правду. Зачем тебе брать на себя вину за то, в чем ты не виновата? Прошло десять лет, Зоуи, почему ты до сих пор защищаешь Мэтта?

— Я защищаю не Мэтта, а детей. Они любят отца. Зачем им знать, что он мне изменил?

— Это несправедливо по отношению к тебе.

— Так мы договорились.

Мы с Мэттом пришли к соглашению, делавшему нас обоих лжецами. Я пообещала никогда не говорить детям, что Мэтт изменил мне, а он пообещать притворяться, что больше не любит меня и решение разойтись было обоюдным. Иногда я думаю, кому из нас сложнее сдержать слово.

Саймон оставляет эту тему. Он точно знает, что бой ему не выиграть.

— Я хочу встать на ноги, прежде чем мы им расскажем. Пожалуйста.

Мы решаем сказать Джастину и Кейти, что Саймону разрешили работать удаленно. Теперь ему не нужно уходить из дома каждый день и сидеть в кафе до пяти, осушая чашки кофе, который он больше не мог себе позволить. Когда он говорит, что жил на кредиты, меня бросает в дрожь.

— Но зачем ты покупал мне подарки? Водил меня в рестораны? Я бы никогда не позволила тебе транжирить деньги, если бы знала, что у тебя их нет.

— Если бы я прекратил это делать, ты бы заподозрила неладное. И догадалась бы. Плохо обо мне подумала.

— Я могла бы платить за себя, когда мы ходили в рестораны.

— И как бы я себя при этом чувствовал? Что за мужчина позволит женщине платить за ужин?

— Ох, не глупи! Мы же не в пятидесятые живем. — Я смеюсь, но потом понимаю, что он говорит серьезно. — Все будет в порядке, я обещаю.

Надеюсь, я права.

— Ты уверена, что поступила правильно? — Лекси достала Фергюса из ванной и завернула в полотенце, прежде чем передать Келли («не забудь вытереть ему пальчики») и заняться купанием Альфи.

— Да, — твердо ответила Келли. — У Зоуи Уолкер есть право знать.

Она усадила племянника себе на колени и принялась вытирать ему волосы. Фергюс захихикал.

— У тебя не будет неприятностей?

Свифт не ответила. Она думала об этом с тех пор, как позвонила Зоуи Уолкер, и не могла выбросить эти мысли из головы. Поэтому Келли поехала к сестре, чтобы отвлечься, но в итоге рассказала ей о случившемся.

— Ну вот, чистенький и сухой. — Она наклонилась к голове Фергюса и вдохнула аромат теплой кожи и талька.

Зоуи была благодарна за сказанное, и Свифт говорила себе, что уже одно это оправдывает ее действия.

— Хочешь остаться на ночь? Я могу постелить тебе на диване.

Келли нравился дом Лекси. Снаружи это был ничем не примечательный двухквартирный дом из красного кирпича — на улице, запруженной машинами и уставленной мусорными баками. Но внутри царили тепло и уют — совсем не так, как в ее комнате возле «Элефант-энд-Касл». Это было соблазнительное предложение.