Но у мальчика у самого были вопросы.

– Странное имя: Кощей, – сказал он. – Как в сказке.

– А сие не имя, но прозвище, – сообщил старик, не снижая темпа хода. – Ить сказка то, что сказывают. Меня по-всякому прозывали: Енох, Ведун, Ерарх, Троян, Аникан… Асимой звали… А однажды был сразу тремя братьями: Хай, Май и Хорив. Званье, сиречь как тебя зовут, твоё прозвище для всех, а имя скрывать надо. В имени суть человека, узнает его кто – получит тебя в свою власть. А вдруг узнавший – враг твой. Понял?

– Нет.

– Тогда оставим это. Так что тебе рассказывали о «ходках» наших?

– А куда мы идём?

– Ход наш к избушке, отрок, в которой схорон, – пояснил Кощей. – Я как попал в совсем древнюю старину, поставил избушку в тайном месте и держу в ней всякую рухлядь. Бывает, инда придёшь, а уже истлело. Или находишь порты и рубаху только лишь оставленными и продляешь свой путь среди знакомых людей. Похоронишь самого себя, и в путь. Понял?

– Нет.

– Ну, тогда сам сказывай. Что тебе ведомо о ходках наших? Из какой ты семьи?

– А-а-а… хитренький. А правило номер один – никому не открываться? Меня папенька учил.

– Верно! Стало быть, ты из нашего роду-племени, правила знаешь. Но открываться нельзя только перед теми, кто про ходки не знает, сиречь таиться от людей обычных. А я разве обычный?

– Ну… Если Кощей, то, конечно, не обычный. А правда, что вы бессмертный?

Кощей на ходу оглянулся на него, засмеялся:

– Все смертные на свете, нет никого бессмертного.

– А про смертельную иглу в яйце правда?

– Иглу в яйце? – сморщился Кощей. – Ничего себе пытка. Наверное, больно, а может, и впрямь смертельно. Не могу тебе сказать.

– Да нет: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу.

– Чего только люди не придумают. Это у вас так зайцев запекают, на горящем дубу? А мне в Аравии готовили мешун: овощи в утке, утками набивают барана, зашивают и жарят на вертеле.

Некоторое время шли молча. Мальчик думал. Наконец у него созрел новый вопрос:

– А как же я тут буду жить?

– Все живут, и ты сможешь.

– Без маменьки… Я вот голодный, и что делать? Ничего нет, никого не знаю. Когда папенька рассказывал об этом, казалось интересно. А тут лес, и больше ничего.

– Всё наладится, не переживай…

Они подошли к довольно неказистой, почти не заметной среди деревьев избушке. Эдик опять вспомнил про сказки и начал перекладывать их старику, особо упирая на умение избушки поворачиваться «к лесу передом». Он явно ожидал, что Кощей вот-вот произнесёт заклинание и сказка станет былью.

Но Кощей избушку поворачивать не стал, а ушёл в неё и вынес оттуда страшные штаны на верёвочках. Потом огнивом печку растопил, а трубы у печки не было – пришлось Эдику, кашляя от дыма, в одиночку поддерживать огонь, кидая в печь собранные им же веточки, а старик охотился в лесу. Он принёс две птички, и они жарили их, а потом ели, разговаривая.

– Маменька у меня Елена Эдуардовна, – рассказывал мальчик, – ведает библиотекой в Главном штабе артиллерии. Папенька Фёдор Станиславович, генерал, при императрице Анастасии Николаевне состоит! Крёстный – князь Юрьев, старенький уже. Пчёл разводит. А я учусь, кончу гимназию в 1937 году, буду поступать в университет, на исторический факультет. Очень меня история увлекает. Я всё читал: и про Петра Первого, как он шведов бил, и про Павла Великого, как Индию вместе с Наполеоном завоевывали, и как японцев победили…

Вечерело. Темнота и прохлада загнали их в дом, и они грелись под какими-то шкурами под рассказы мальчика о «временах прошедших», о которых старик не имел ровно никакого представления.

Утром опять зашёл разговор о дальнейшей жизни. Эдик был в растерянности: неизвестная эпоха пугала его.

– А вы что собирались тут делать? – спросил он.

Старик, сидящий на порожке прямо перед ним, огляделся, никого, кроме них, не увидел и спросил с недоумением:

– Почему ты всё говоришь со мной, будто меня несколько? «Вы» князю говорят, и то если он не один, а с ратью, а без неё и ему – «ты». А если князь с воинством идёт, то и сам про себя другому князю скажет: мы, дескать, иду на вы… За ним сила людская, поэтому.

– Ах вот почему царица пишет: «Мы, Анастасия, Императрица и Самодержица Всероссийская», – воскликнул Эдик.

– А что делать я собирался? – продолжал старик. – Ничего не собирался. Кинул меня сюда Господь по своей какой-то надобности, и буду жить. Мы все под Господом ходим. Послал тебе Господь дождик, а ты что делать собирался? Живи под дождиком. Раньше я путешествовал, всю землю исходил; старым стал – просто живу. Теперь… раз Он тебя мне послал, тобою буду заниматься. Устроимся как-нибудь. А что ты делать умеешь?

Мальчик задумался и вдруг прослезился:

– Я рисовать люблю. Приехал к крёстному на этюды, мольберт с собой взял, краски – хотел гумно рисовать, – а тут… Папенька говорил, что это будет вроде видишь сон. А это совсем не сон! Я хочу проснуться! Маменька испугается, что меня нет!

– Проснёшься, когда для того время придёт, не бойся. И маменька не заметит. Я-то сам со младенческой поры, как приходили то крымчаки, то поляки, а то и московиты злобные, в сон кидался, и моя-то маменька таскала меня как полено. Так и не догадалась, где я бывал… Где вырастал и жизнь проживал. А мой ата, сиречь отец, знал, да не говорил ей. Как же она удивилась, когда я в три годика оказался грамотным! Они на ярмарке меня показывали за деньги. Впрочем, продолжай.

– За деньги ребёночка показывали? – вытаращил глаза Эдик. – Мои бы маменька и папенька никогда бы…

– А деревню нашу риттеры спалили, всех выгнали. Вот и пробавлялись крохами. Но скажи мне, что означает умение твоё? Никак я не уразумею. Что есть этюд? И другие слова твои… Но не гумно, гумно я знаю.

– А, мольберт. Это чтобы картины рисовать.

– Что?

– Ну, живопись.

– Э?..

– Художество.

– Э-э-э…

– Красками по холсту… Изображение.

– А-а! Холст. Ты ткач!

Эдик уже хохотал:

– Нет! Не ткач! Художник-любитель!

Ничего не соображал старик в культурной жизни двадцатого века, но у Эдика, когда речь зашла о лесе, получилось ещё хуже. Для него стало открытием, что лес полон всякой еды, что по незаметным, казалось бы, приметам, которым стал учить его Кощей, можно легко находить дорогу к дому. Целый месяц он играл в лесного жителя, осваивая новые для себя умения, и лишь изредка печаль навещала его: трудно было поверить, что, пока он тут развлекается, там, у крёстного, всё хорошо и маменька не сошла с ума, разыскивая его.