«Она на грани чего-то, — сказал он. — И когда ее переступит, то лучше тебе не быть рядом. Она тебя схватит и утащит с собой».

Уильям так и не узнал Анджелу по-настоящему, так и не увидел, насколько она была добра.

Намазав тосты маслом, Айрин устроилась за кухонным столом. Перед ней лежала раскрытая рукопись мемуаров, а рядом — роман Тео. Для сравнения.

— Ищем про пение, — повторяла она, листая страницы. — Ищем про… Ой!

В конце романа Тео она нашла конверт, адресованный Тео Майерсону. Он был засунут за клапан обложки. Странно, потому что книга принадлежала Анджеле. Внутри конверта находился лист формата А4, судя по всему, грубо вырванный из блокнота. На нем — карандашный рисунок спящей женщины. Простыни откинуты, женщина обнажена. Внизу страницы небрежным почерком было нацарапано: Привет, старик, делал кое-какие наброски, подумал, ты захочешь увидеть. Подпись отсутствовала, но по манере исполнения в рисунке узнавалась рука Дэниела. А изображенной на рисунке женщиной, несомненно, была Карла Майерсон.

На кровати Карлы лежал раскрытый чемодан, уже наполовину заполненный. Шкаф тоже был открыт, а одежда разбросана по покрывалу. Она не могла решить, что с собой взять: понятия не имела, как долго ее не будет и что ей может понадобиться. Здесь похолодало, но разве южнее не должно быть тепло? Она не глядя хватала вещи с полок — футболки и джемперы, платье, которое не носила годами. Где-то в доме зазвонил телефон, но телефон звонил всегда. Никогда не замолкал.

Она знала, что в какой-то момент ей придется поговорить с Тео и попросить его пересылать ей почту туда, где она окажется, чтобы разобраться с адвокатами, недвижимостью, продажей дома Анджелы. Наверняка с ним придется объясняться, поэтому она размышляла, не стоит ли пойти по пути наименьшего сопротивления и позвонить ему уже из-за границы. Но она не была уверена, что сможет с ним так поступить и уехать, не повидав еще раз. Она не была уверена, что сможет так поступить с собой.

Ей нужно сказать ему, что она прочла его последний роман и он ей не понравился. Все эти бесконечные перескакивания с одного на другое, все эти скачки во времени. Как и в ужасном последнем романе о преступлении. Ради всего святого, начни с самого начала. Почему сейчас перестали рассказывать историю прямо, от начала и до конца?

Как-то в воскресенье около восьми вечера, за год до смерти Анджелы, Дэниел появился на пороге дома Карлы. Он был расстроен и взволнован, на скуле царапина, губа разбита. Рассказал какую-то длинную и невразумительную историю о ссоре с девушкой, и вдобавок его ограбили. Карла не совсем понимала, что происходит, но он сказал, что ему некуда идти. Он не хотел звонить в полицию и, конечно же, не хотел идти к матери.

— Она не хочет меня видеть в своем доме, — признался он Карле. — Она никогда не хотела, чтобы я там появлялся.

Карла сказала, что он может остаться. Открыла бутылку вина, которую они выпили, как ей показалось, очень быстро, потом другую. Когда и от нее осталась половина, она поняла, что ей хватит.

Она поднялась наверх, приняла душ и, пошатываясь, прямо из душа направилась в постель, так и оставшись завернутой в полотенце. Она проснулась от испуга, как у нее часто случалось после спиртного. Она лежала неподвижно, сердце колотилось в груди, и она не сразу поняла, что во сне сбросила и одеяло, и полотенце. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела, что в комнате есть еще кто-то. Что он сидит на полу рядом с дверью и смотрит на нее с альбомом на коленях.

— Дэниел, — прошептала она, резко натягивая одеяло, — ты меня испугал!

В сумраке она не могла разобрать выражение его лица, только блеснули белые зубы.

— Я не мог устоять, — ответил он.

Утром она застала его сидящим за стойкой на кухне с чашкой кофе в руках.

— Доброе утро! — приветствовал он ее без тени смущения. — Я тут подумал, — сказал он, пока она наливала воду в чайник и ставила вчерашние бокалы в посудомоечную машину, — не могли бы вы приютить меня на несколько дней?

Карла повернулась к нему. Он улыбался ей, красивый и бесхитростный.

— Мне очень жаль, Дэниел, — сказала она.

Его улыбка на мгновение померкла.

— Я бы с удовольствием, просто… Тео… Он не… — Карла отвернулась.

— Все в порядке, — сказал Дэниел. — Я понимаю. Все в порядке.

Когда через месяц после смерти Анджелы Дэниел пришел в ее дом, чтобы забрать свои вещи, он выглядел усталым и несчастным. Он не хотел заходить — и они чуть не поругались из-за этого.

— Ты должен сам посмотреть, что там, Дэниел. Я не могу разбирать вещи за тебя. Ты должен сделать это сам.

— Мне нужны только мои вещи — мои альбомы и шмотки. От нее мне ничего не нужно.

В конце концов он прошел в дом и направился по лестнице сразу в свою спальню. Там он забрал коробку, в которую Карла сложила все его блокноты и альбомы.

— Вы ведь не смотрели их? Потому что… — он скривился, — там нечем хвастаться.

Карла покачала головой:

— Нет, ты всегда четко давал понять, что это — личное.

Он улыбнулся.

— Спасибо, тетя Карла.

Ее всегда трогало, когда он к ней так обращался. И напоминало о том, каким он был в детстве — с огромными глазами на печальном лице, настороженным и уязвимым. Бедным маленьким дикарем. Она шагнула вперед, чтобы поцеловать его в щеку, но в последнюю секунду он повернул голову, коснувшись ее губ своими.

— Я арендовал плавучий дом на канале, — сообщил он ей перед уходом, — прямо возле Уитмор-бридж. Он принадлежит другу моего друга, поэтому плата чисто символическая. Баржа, конечно, отстой, но сейчас это все, что я могу себе позволить. Вы ведь заглянете как-нибудь в гости, да?

Карла смотрела, как он выходит из комнаты с коробкой в руках и проводит подошвой кроссовки по коврику на лестнице.

Он повернулся к ней и улыбнулся.

— Вы поосторожнее тут, ладно?

Через два или три дня Карла пришла в дом Анджелы, чтобы проверить, все ли готово к приходу уборщиков, и неожиданно для себя обнаружила пачку писем на дне гардероба Дэниела. Три из них, отправленные ее сестрой отцу Дэниела Маркусу, лежали в конвертах с пометкой «Возврат отправителю». Было видно, что письма часто перечитывали — возможно, это делала сама Анджела, но раз она их писала, то изучал их, скорее всего, Дэниел.

И когда она представила, как он их читает, перед ее глазами возник маленький мальчик с аккуратной головкой на покрытой синяками шее. Дэниел, читающий слова матери, представлялся ей именно таким, а не тем чужаком, каким стал, и мысль об этом ранила ей сердце.

Ей было больно думать о том, что он прочел все обидные слова, которые мать написала отцу, отказавшемуся от него. Больно было читать, как Анджела умоляла о помощи со своим «невозможным» сыном, мальчиком, которого всегда считала лишь проблемой, требующей решения. Я схожу с ума, писала она. Находиться рядом с ним выше моих сил. Ты должен мне помочь, Маркус, мне не к кому больше обратиться.