VII: 174–175]. В его правление были заложены основы отношений ханов Орды и русского духовенства. Будучи ставленником Даниила Галицкого, митрополит Кирилл, по-видимому, изначально разделял и его внешнеполитические взгляды, то есть был сторонником союза с католическим Римом против татар. В Никее, стремившейся освободить Константинополь, во время поставления он получил строгие антипапские инструкции [Карташев 1993: 293] (греки еще до захвата своей столицы относились к латинянам крайне отрицательно [Лебедев 1998: 9–40], испытав к этому времени от них даже больше бед, чем от турок [Соколов 2003: 65–66; 177, 180–181]). Невозможность же сопротивления Орде разъяснил ему Александр Невский, который убедил ордынцев в лояльности митрополита. Так был сформирован внешнеполитический курс Русской церкви в начальный период зависимости от Орды. Этот курс было суждено развивать его преемникам.

Через три года после смерти Кирилла «поставлен бысть на Русь митрополит гречин, именем Максим» (1283 г.) [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 359; т. VII: 176; т. XXV: 154; т. XXXIX: 95] (ср.: [Горский 1996: 87]). На этот раз Константинополь нашел кандидата на Русскую кафедру в среде византийских клириков: отношения Руси с монголо-татарами наладились, и теперь были желающие стать ее митрополитом. Византия была заинтересована в получении средств из Руси, а обеспечить это мог скорее митрополит-грек, чем русский [Мейендорф 2000: 392]. Возможно, Царьград еще при жизни Кирилла дал понять нежелательность избрания верховного пастыря из среды русских клириков, а может быть, и сами русские не решились на такое избрание в условиях нормализации церковной жизни после разорения, учиненного войсками Бату-хана в 1237–1240 гг. [Голубинский 1997в: 90]. В общем, правильным будет признать, что это избрание не было неожиданностью.

Оказавшись на Руси, Максим немедленно отправился в Орду. Вернувшись оттуда, он призвал к себе в Киев русских епископов, а уже в 1285 г. приезжал на север Руси и посещал Новгород [ПСРЛ, т. X: 161, 162; НПЛ: 326]. Можно утверждать, что Максим изначально воспринял установленную его предшественником практику частых объездов митрополии.

Однако вскоре эти объезды пришлось прекратить: после очередного набега одного из монгольских отрядов Русский первоиерарх принял окончательное решение перебраться на северо-восток (1299/1300): «Митрополитъ Максимъ не терпя Татарьско насилья оставя митрополью и збежа ис Киева и весь Киевъ розбежалъся а митрополит иде ко Брянску и отоле иде в Суждальскую землю и со своим житьем» [ПСРЛ, т. I: стб. 485]. В то время вообще усилился поток переселенцев из опустошаемой татарами Южной Руси, среди беженцев было немало представителей разрушенных княжеских дворов, пополнявших ряды бояр Северо-Восточной Руси [Алексеев 1998: 9]. В течение этого потока попал и митрополит. Причем его переезд в какой-то степени должен был стимулировать и общее переселение на север Руси. Ведь как верно по сути, но с использованием современной терминологии писал Б. А. Романов: «К концу XII в. церковник уже практически чувствовал себя чем-то вроде представителя туристбюро, регулирующего этот поток людей, которые обращались к нему за благословением на дальний путь» [Романов 1947: 202].

Максим добрался до Владимира 18 апреля [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 365; т. VII: 182]. Значит, татарское разорение древней русской столицы пришлось на зиму. Это вполне естественно: зима – наиболее благоприятное время для военных походов монголов (вспомним, что Северо-Восточную Русь Бату-хан громил именно зимой). Владимирский епископ Симеон получил Ростовскую кафедру [ПСРЛ, т. I: стб. 528]. Вряд ли такой поворот событий вызвал неприязнь между митрополитом и епископом. Уже на следующий год Максим и Симеон (а также Андрей Тверской) вместе ходили в Новгород для поставления нового владыки Феоктиста вместо почившего Климента [НПЛ: 91, 330].

Новгородский летописец сохранил для нас чрезвычайно любопытную деталь. Сообщая об избрании на кафедру архиепископа Феоктиста и введении его на владычный двор, летопись дает пояснение: «донде уведають кде митрополит» [НПЛ: 90, 330]. Это свидетельствует об обстановке, которая сложилась после бегства Максима из Киева: он вынужден был скитаться по Руси, и на Севере было даже неизвестно его местонахождение. Опасность, угрожавшая русскому иерарху, была вполне реальна (позже в сходной ситуации окажется митрополит Петр в Брянске, он смог спастись, укрывшись от монголов в церкви [ПСРЛ, т. VII: 185; т. X: 177; т. XVIII: 87; т. XXV: 159; т. XXXIX: 97]). Это свидетельство того, что ярлыки зачастую «не работали» во время набегов татар. Но все же и Максим, и его люди спаслись от татарского погрома и смогли покинуть Киев. Вероятно, ярлыки хана все-таки несколько сдерживали монгольских воинов. Не случайно, как нам думается, митрополит Петр позже укрылся в церкви, которую татары разорять не стали. А что могло их остановить, кроме страха перед ханом? Во время похода Бату-хана церкви не щадили, теперь же ситуация меняется.

Перенос резиденции митрополита стал первым шагом к распаду единства Русской митрополии. Северо-Восточная Русь была более надежным прибежищем для митрополита, чем Южная, в том числе из-за склонности князей-южан к контактам с Римом [Мейендорф 2000: 397–398]. Галицкие князья, в свою очередь, не могли смириться с тем, что Владимир становился единственным церковным центром [Павлов 1894: 3]. В списках митрополий, подчиненных Константинополю в XIV в., читаем: «Галич, епископия России, возведена в митрополию императором кир Андроником Палеологом при святейшем патриархе кир Афанасии в 6811 г.» [Соколов 1913: 216]. Судя по грамоте польского короля Казимира к патриарху (1370 г.), первым Галицким митрополитом был Нифонт [Павлов 1894: 7]. «Перенесение (митрополии. – Р. С.) было лишь делом нужды и своего рода неволи, а не сознательной политики» [Соколов 1913: 201]. Действительно, еще в 1295 г. Максим поставил во Владимир Симеона вместо смещенного по неизвестной причине Иакова [ПСРЛ, т. I: стб. 527–528]. Значит, переезжать тогда он еще не собирался [Голубинский 1997в: 94–95]. Едва ли прав Н. С. Борисов, предполагая, что перенос кафедры был заранее продуман [Борисов 1986: 38].

Переезд первоиерарха на север способствовал включению церкви в политическую борьбу [Сахаров и др. 1989: 71; Щапов 1989б: 70]: Максим придерживался протверской ориентации, что в начале XIV в. уже начинало означать и выступление в качестве противника устремлений Московских князей. Митрополиту, конечно, нравились благочестие тверских князей и их почтение к византийским церковным традициям [Борисов 1999: 90]. Л. Н. Гумилев полагал даже, что перенос кафедры во Владимир выглядел как демонстрация лояльности церкви к Орде из-за поддержки Максимом Михаила, которому симпатизировал Тохта-хан [Гумилев 1992: 380].

Усилению Твери способствовало ее сравнительное малое разорение во время погрома Бату-хана [Клюг 1994: 51–52]. В 1238 г., защищая Тверь, погиб один из сыновей Ярослава Всеволодовича [НПЛ: 55; ПСРЛ, т. XV: стб. 369] – свидетельство того, что горожане оказали достаточно серьезное сопротивление захватчикам [Штыков 2004: 47]. Однако все же многие из жителей Тверской земли сумели избежать