– Еще бы в фотостудию заехать, чтобы я посмотрела на аппаратуру.

– Понял. Это все?

Развалившийся у ног Эльконто Барт слушал человеческую речь, прикрыв веки; лохматые уши изредка подрагивали – он уже умял свою порцию собачьих лакомств и теперь откровенно наслаждался ленью и мягким ворсом ковра. Не пес, а весь в хозяина – увалень.

– Ну-у-у… есть еще кое-что… Но тут нужна твоя помощь. Совсем… помощь.

Ани-Ра замялась и даже покраснела.

– Э-э-э… я не буду проверять, не работала ли ты путаной и как хорошо…

– Фу, на тебя! Я же не об этом!

– А о чем?

– Ты… потанцуешь со мной? Один танец? Может, я была танцовщицей?

– Но я точно не был! Поэтому, какой тебе от меня прок?

– Вдруг тело что-то вспомнит? Какие-то движения?

– А в одиночку?

– Ну, пожалуйста!

Она глазела на него с такой наивностью и умилением, что он сдался.

– Хорошо. Один танец. Но я из танцоров, кому мешают не только яйца, но и все остальное. У меня как будто три ноги и отсутствует контроль баланса тела. Я отдавлю тебе все ноги.

Ани не удержалась и рассмеялась; Дэйн притворно нахмурился:

– Это все?

– Нет, еще одно…

– Что?

– Ты… прыгнешь со мной с парашютом?

– Что??? Нет!

– Ну, вдруг я была спортсменкой…

– Нет!

– Ну, пожалуйста-а-а! Вдруг у меня проснется память из-за адреналина или что-то покажется знакомым?…

– В третий раз повторяю – нет!

Соседка по дивану по-девчачьи надула губы и вздохнула – совсем, как ему показалось, не обиженно.

* * *

«…Алина долго не могла решиться на этот шаг – почти три месяца. А эта скидка, черт бы ее подрал, превратила ее сестру в настоящего нытика.

– Алька… ну, займи денег? Ведь у тебя есть? Тебе еще долго копить, а мне осталось всего чуть-чуть…

Машка и раньше постоянно канючила – мол, жалко тебе, для единственной сестры-то? Жалко? Да нет, не жалко, наверное, но ведь и Алина собирала в заветную баночку каждую монетку, откладывала каждый, потом и упорным трудом заработанный, медяк, а теперь все взять и вот так отдать? За час? Всего лишь за час – жалкий, короткий или самый лучший час?

И ведь не для чужого человека… Для сестры.

Она решилась тогда, когда до окончания действия скидки остались одни сутки – последние двадцать четыре часа. Ушла с работы пораньше, приехала домой и даже не пошла в душ. Как была в провонявшей жареной рыбой одежде, так и отправилась прямиком в спальню. Стянула с полки заветную банку, села на кровать и долго, поджимая губы, гладила прохладную гладкую поверхность пальцем. Господь, ей ведь не жалко? Нет в ее душе такого греха? Да, монетки такие красивые на вид, такие маленькие, чудесные и лежат плотными рядами, но ей ведь не жалко? Машка поделится потом впечатлениями, и они разделят эту радость на двоих. А потом еще долгие годы будут смаковать ее, вспоминая каждый момент, каждую минуту прожитого сестрой счастья.

Эх, Машка… Не понизь тебя в должности и не случись этой скидки, не видать бы тебе денег. А так…

Так пусть будет подарок.

Алина в последний раз погладила стеклянную поверхность, не стала отвинчивать крышку, чтобы еще хотя бы разок подержать на ладони горсть меди и серебра, а просто нашла пакет и замотала в него копилку. Жди сестра – она едет. Пусть будет тебе Счастье…»

В этот раз Дэйн не стал дожидаться, пока она смущенно попросит его продолжить – просто зашел в комнату, сел в кресло, раскрыл книгу и принялся читать.

Ему нравилось наблюдать за слушающей Ани: стоило словам зазвучать, щека сразу же подпиралась ладошкой, взгляд устремлялся вдаль, а разум принимался бродить по незнакомым местам, жить в них, чувствовать, переживать. Ани-Ра оказалась не просто хорошей – идеальной слушательницей. И перебила она к этому моменту только один раз, когда он дошел до слова «сестра».

– Это кто такая? Еще одна родственница?

Про «маму» он уже объяснил – рассказал, что в описанном мире рождаются, стареют и умирают люди. Каждая женщина, родившая ребенка, называется «мама», а ее ребенок, в зависимости от пола, зовется «сыном» или «дочкой». Беспокойная и пытливая Ани тут же спросила: «А рождается тот же ребенок? Тот же, который умер?»

Нет, ответил он, другой, и она надолго замолчала. Куда девается «тот» он пояснять не стал – сам не знал.

– «Сестра» – это девочка, родившаяся от той же мамы. То есть, если бы твоя мама родила еще одну дочку, кроме тебя, то она бы стала тебе сестрой.

Ани-Ра кивнула. Затем задумчиво добавила:

– Маму я бы, наверное, хотела. А вот сестру…

Дэйн несколько секунд смотрел на нее, затем уткнулся взглядом в книгу и перелистнул страницу.

«– Это мне? Правда, мне? – В сотый раз вопрошала Машка, глядя на банку выпуклыми, блестящими от радости, глазами. – Аленька, я отдам, когда-нибудь отдам. Обещаю, отдам!

Нет, наверное, не отдаст.

– Ты только поделись. Расскажи, как это было, ладно?

Пусть кому-то будет радостно, пусть будет хорошо, и, может, это когда-нибудь, где-нибудь зачтется – там, на небе. А, может, и нет – Господь решит.

Свернутый в мятый шуршащий комок, пустой пакет из-под сокровищницы отправился в карман куртки. Банку она не стала забирать – та как-то вмиг потеряла ценность, стала «не своей». Она найдет другую – новую банку, красивую. Может, не банку даже, а коробку из-под дорогого чая или пластиковый бокс из-под печенья с выдавленными на крышке цветами, и тогда начнет собирать вновь. По одной, по две, иногда по три медяшки, иногда по полсеребрушки.

Ночь на выходе из подъезда встретила Алину хрустом тонкого льда застывших луж, холодным сквозняком и грустью оттого, что денег не осталось даже на проезд домой.

Что ж, не в первой… Придется пешком»

– А ты бы дал, Дэйн? Дал ей денег?

– Не знаю.

Он задумывался об этом и раньше, когда читал этот рассказ впервые. Заслужил ли подарок тот, кто к нему не готов, кто не сумеет его удержать? Стоит ли поощрять человека деньгами, не им самим заработанными?

– Слушай дальше, там сама решишь.

И взгляд зеленоватых глаз Ани вновь растворился где-то в глубине строчек, рассказывающих о чужом мире.

«… – Как ты могла так бездарно все профукать? Как!? Так по-дурацки… Я ведь не за этим давала!

Она нашла ее не дома с бутылкой шампанского, не на работе среди улыбающихся коллег, не в кафе среди разноцветных шаров, а в парке, сидящей на одинокой скамейке у покрытого рябью холодного пруда – всю в слезах, в потеках туши, с красными опухшими глазами.