Она не сразу услышала раздавшийся в купе нерешительный стук в дверь: тук-тук-тук.

Флинн, приподнявшись, оперлась на локти. Несколько секунд она прислушивалась к завыванию ветра и резкому скрежету вагонных колёс по обледеневшим рельсам на поворотах. Все эти звуки почти полностью заглушали похрапывание Пегс.

Снова раздалось это «тук-тук-тук». Костяшками пальцев по дереву. Детской рукой по красному дереву.

Флинн застонала и, резким движением откинув одеяло, соскользнула вниз по ступенькам. Ступни беззвучно тонули в толстом ковровом покрытии, она прошла пять шагов до двери и открыла её.

За ней в тёмном ночном коридоре стоял Якуб. Лицо его было белым как мел, а губы дрожали, что Флинн объяснила холодом в поезде. Казалось, зимний ветер отыскивал щели и пути, через которые можно прокрасться в спальные вагоны, чтобы выстудить души павлинов.

«…гибель ждёт» промигали азбукой Морзе ночные светильники перед тем, как с треском потухнуть. Флинн стало жутко.

– Что случилось? – спросила она.

У Якуба было такое испуганное выражение лица, словно она пригрозила «Сейчас я тебя съем!».

– Т-та-ам шка-шкаф под…

– Якуб! – мрачно прервала его Флинн. – Поверь мне, нет у тебя под кроватью никакого монстра! Просто иди и ляг в кровать, ладно? Ты всё придумываешь… – Флинн замолчала.

В тёмном коридоре замаячил свет фонарика: блуждая, он пританцовывал над фотографиями выпускников и вгрызался в опущенные рулонные шторы.

Раздался звук шагов. «Много зла произойдёт», – мелькнуло в голове у Флинн переданное азбукой Морзе послание. Чем ближе слышались шаги, тем сильнее заглушали они перестук колёс и скрип металлических соединений.

С округлившимися от ужаса глазами Якуб заглянул в купе Флинн, словно собирался спрятаться там. Флинн осторожно обошла его и обвела взглядом сумрачный коридор.

Луч света всё приближался, шаги становились всё громче, и Флинн уже пожалела, что у неё для защиты нет магического бумеранга Даниэля. Или хотя бы её собственного из обычного дерева.

Наконец свет ослепил её настолько, что пришлось зажмуриться.

– Эй! – вырвалось у неё, и тут кто-то направил луч в пол и, растягивая слова, произнёс:

– Прости, Флинн Нахтигаль.

Голос прозвучал удивлённо, и обрадованно, и недоверчиво, и гнусаво. Флинн, щурясь, всмотрелась в бледное лицо того, кому принадлежал голос. И выдохнула с облегчением. Это было не «большое зло», а всего лишь Стуре Аной.

– Что случилось? – будто снисходя до них, спросил он. На гладких, как шерсть у крота, волосах сидели кожаные защитные очки. Флинн только однажды видела его в таких же: две недели назад в вагоне героизма, когда он ночью тайком разрабатывал какую-то запрещённую магическую технологию.

Флинн шумно вдохнула.

– Ты что, опять изобретаешь что-то опасное? – без обиняков спросила она. Неожиданная встреча далеко за полночь со Стуре в защитных очках на голове, пахнущим огнём и металлом, вызвала в ней нехорошее чувство.

Стуре нахмурил лоб, отчего его круглое луноподобное лицо стало похожим на несвежий блин.

– Ты ведь наверняка в курсе про неофициальную неделю состязаний, Флоренс. Я тренировался для пятничных соревнований по паркуру. Я не мог заснуть. Я беседовал с Кёрли. Да что угодно – подходящий ответ выбери сама. – Лицо его приняло скучающее выражение, и он собрался идти дальше.

Только сейчас Флинн заметила, что луч света, который Стуре направил вдоль коридора, шёл не от фонарика, а от двух крошечных жучков, спокойно восседающих на его рабочих перчатках без пальцев. Их прохладный свет придавал ковровому покрытию особый магический вид.

– Постой! – Флинн схватила Стуре за руку. – Откуда у тебя эти жуки? Они похожи на тех, что были в купе у мадам Флорет! Мне они нужны для Пегс! Я случайно испортила её проектор звёздного света.

Стуре резко вырвался из захвата Флинн.

– Они просто бесхозные, – сказал он. И добавил с непроницаемой миной: – Проектор звёздного света, говоришь? Мне починить его? Будет стоить два ролинга. Нет, подожди – пять. Я твою бледнолицую подругу вообще-то не жалую.

Флинн не могла определить, что звучало в его голосе – готовность помочь или самодовольство.

– У меня нет пяти ролингов, – с сокрушённым видом призналась она, пожалев, что все свои деньги потратила во Львове.

Стуре пожал плечами и обнял Якуба:

– Пойдём, малыш, я провожу тебя обратно в твоё купе. – Повернувшись к Флинн, он добавил: – Будь осторожна, Флинн Нахтигаль. Поезд скоро гибель ждёт.

– Идиот, – прошипела Флинн. Застыв в коридоре, она провожала взглядом Стуре, уводящего с собой Якуба. На крутом повороте поезд качнуло, и она быстро вцепилась в дверную раму своего купе. Казалось, её саму шатало. «Бесхозные вещи, – подумалось ей. – Как жёлтая рубашка Йонте. Неужели Стуре знает, где этот шкаф с бесхозными вещами?»

Дрожа, Флинн шмыгнула назад в купе и быстро забралась в постель. Простыня уже остыла и казалась сырой. Флинн всё ещё пыталась согреться, как вдруг по маленькой комнатке проплыл голос Пегс:

– Не страшно, что проектор сломался, – бестрепетно сказала она. – Но ты права, Флинн. Что-то здесь не так. Что-то случится. Я это чувствую.

Флинн вздрогнула и, щурясь, взглянула в красные, широко открытые глаза Пегс. Видимо, та всё это время подслушивала.

– Нет никаких причин беспокоиться, – солгала Флинн.

Потому что если по правде, то Флинн это тоже чувствовала.

Проснувшись на следующее утро, Флинн сразу поняла, что что-то не так. Покрывалом из пара и снега, стесняя ей дыхание, поезд накрыла беда.

– Пегс? – шепнула Флинн, садясь в постели. – Ты не спишь?

Пегс не отвечала.

Из коридора до них доносился лихорадочный топот ног. Грохотали двери, перекрикивали друг друга голоса. И тем не менее стояла странная тишина. Прошло несколько ужасно долгих секунд, пока Флинн сообразила: нет покачивания на поворотах, нет стука колёс. Поезд стоит.

– Сегодня уже воскресенье? – сонно пролепетала Пегс со своей кровати.

Флинн покачала головой. Она не слышала обычных для вокзалов объявлений по громкоговорителю и рокота голосов. Даже металлического скрежета не доносилось, как в цехе, где меняли колёсные пары. Взгляд в окно показал Флинн, что Всемирный экспресс стоит где-то в открытом поле.

– Может, какая-то авария? – предположила Пегс, которая, похоже, становилась тем бодрее, чем суматошнее звучали шаги в коридоре.