Шона запаниковала:

— Н‑нет. Давай свое вонючее средство. Только я сама приложу его. Я боюсь щекотки, — добавила она, поводя плечом.

Коналл протянул ей полотенце:

— Пожалуйста, только хорошо обработай всю стопу.

Шона осторожно приложила полотенце к щиколотке, стараясь изо всех сил создать впечатление, что хорошо ее смачивает. Если ее покраснение побледнеет прежде, чем он наложит повязку, это будет катастрофа не только для нее, но и для Уиллоу и миссис Доэрти.

Затем Коналл взял бинт и начал бинтовать стопу, начав от основания пальцев.

— Не слишком туго?

Шона пожала плечами:

— Не очень приятно.

— Пальцы не немеют? Нельзя, чтобы повязка препятствовала нормальному кровообращению в стопе.

— Нет.

— Давай посмотрим.

Коналл поднес свечу ближе и надавил на ее палец у ногтя. Кожа побледнела, а затем быстро снова порозовела.

— Вроде не туго, но дай мне знать, если будут неметь пальцы.

Под пристальным наблюдением Шоны он взял второй бинт и, ловко обмотав стопу и щиколотку, надежно зафиксировал конечность. Третьей повязкой закрепил икру. Шоне нравилось прикосновение его рук к ее голой коже, и она пожалела, что не симулировала травму где‑нибудь на бедре.

— Ну вот, — подытожил Коналл, завязывая конец бинта. — Как себя чувствуешь?

— Лучше, — сказала она. — Спасибо.

Он улыбнулся:

— С тебя я не стану брать обычной платы. Теперь займемся остальными ранами. — Он взял ее руку и повернул ладонь вверх. С удивлением осмотрел ее вторую кисть. — Странно, что на твоих руках и коленях нет ни ссадин, ни царапин. Как же ты упала?

— О, — пробормотала она, давая работу мыслям. — Я упала на задницу. Она мягкая. Так что ничего не почувствовала.

— Понятно, — заметил он с улыбкой. — Очень важно держать ногу в приподнятом состоянии и не наступать на нее по меньшей мере дней семь. Уиллоу, пожалуйста, принеси подушки и подложи сестре под ногу. Я проведаю тебя утром.

— Не уходи. — Шона поймала его за руку и попыталась стереть с лица выражение отчаяния. — Не побудешь со мной немного?

Он добродушно улыбнулся:

— Конечно.

Подошел к стулу, взял его и придвинул к ее кровати.

— Миссис Доэрти, — начала Шона, — не принесете ли мне ужин? Я сознаю, что это хлопоты, так что попросите Уиллоу вам помочь. А мы присмотрим тем временем за спящим мальчиком.

Миссис Доэрти понимающе кивнула и закрыла за собой дверь детской.

Как только дверь за ней закрылась, Шона вдруг в замешательстве обнаружила, что не может найти подходящие слова. Ей столько всего хотелось сказать, что она не знала, с чего начать.

— Я не могу делать вид, что рада твоей женитьбе на леди Вайолет. Но вероятно, такой человек, как ты, должен выбрать в жены женщину благородного происхождения…

— Шона…

— …и леди Вайолет очень красивая…

Он рассеянно потер переносицу.

— …и я рада, что она такая милая девушка…

— Она любит Стюарта, — выпалил Коналл.

Шона округлила глаза:

— Ты знаешь?

— Конечно. Она не в большей степени хочет выходить за меня замуж, чем я жениться на ней.

— Тогда… зачем все это? — ужаснулась Шона.

— Ее светлость хочет, чтобы ее единственная дочь вышла замуж за человека с титулом.

— Но в Англии много титулованных мужчин. Почему ты?

Он тяжело вздохнул, и Шона увидела, как угнетает его создавшееся положение.

— У леди Вайолет будет от Стюарта ребенок. Похотливый самец лишил девушку девственности и оставил с животом. В результате герцогиня не в состоянии выносить даже его вида. И я ее понимаю. Она так ненавидит Стюарта, что скорее обречет дочь на вечный позор и бесчестье, позволив родить вне брака, чем согласится, чтобы Стюарт унаследовал герцогство Бейсингхолл.

Теперь Шона поняла, почему у бедняжки были проблемы с желудком. И мать совсем ее не жалела.

— Боже, эта женщина — бессердечная тварь!

— Да, и эта тварь обладает невероятной властью и в силу своей власти и влияния способна причинить огромный вред.

Коналл, похоже, знал, что говорит. Внезапно Шона ощутила скрытую боль его сердца, как будто услышала громкий крик.

— Герцогиня угрожала тебе в гостиной, да? Что она имела в виду, когда предупреждала, чтобы ты не толкал ее слишком далеко?

Коналл поставил локти на колени и уставился в пол. Шона мгновенно встревожилась. Она еще не видела, чтобы он так переживал, и в знак утешения погладила его по голове. Ее ладонь утонула в мягких волнах его волос, обвивавших кольцами ее пальцы.

— Я был с тобой не вполне честен, когда сказал, что моя жена умерла от родильной горячки. Правда далека от пристойности, и я был вынужден держать ее в секрете.

Прошло несколько долгих минут, прежде чем он снова заговорил. Шона затаила дыхание.

— Моя жена была… убита.

Это слово вызвало в ее памяти страшные картины. Мертвые тела ее родных на кухонном полу. В ушах прозвучало эхо жутких криков — их и ее собственных.

— Как?

— Отравлена любовником.

Шона пыталась осознать то, что он только что сказал. Что было ужаснее: что жену Коналла убили или что она предала его?

Он поднял глаза с виноватым видом.

— Не знаю, как долго длилась их связь. Я часто отсутствовал. У меня была большая практика и множество пациентов, достаточно богатых… они требовали моего внимания. Кристина… была молодая женщина, не старше тебя сейчас. Вероятно, я пренебрегал ее потребностями. Я часто оставлял ее одну и… думаю, она решила, что не стоит проводить время в одиночестве.

Он потер ладони, словно хотел стереть с них невидимые пятна.

— Однажды пациент, которого я лечил, быстро поправился, и я вернулся домой на несколько дней раньше ожидаемого. И обнаружил их… в нашей постели… спящими в объятиях друг друга.

Он закрыл глаза, словно пытался прогнать воспоминания.

— Мне жаль, — сказала Шона, но Коналл покачал головой, отказываясь от утешения.

— Мало того что она наставила мне рога, — продолжал он, — так еще этот мерзавец не захотел от нее отказываться. Он сказал мне в достаточно определенных терминах, что я был не мужем, а сплошным разочарованием и что я недостоин ее. Еще он сказал, что Кристина поклялась ему в верности и они намерены бежать. Честно признаюсь тебе, что получил огромное удовольствие, когда избил его до полусмерти, прежде чем он успел выскочить из моего дома. Но Кристина… она даже не извинилась, что изменила мне. Напротив, она, кажется, даже обрадовалась, что ее связь вышла наружу. Мне следовало развестись с ней, но я не мог заставить себя сделать это. Я любил ее.