– Да вот же! – воскликнул он. – Вот они! Девятое место – Трегрей Олег Морисович. Десятое – Игорь Анатольевич Анохин. Одиннадцатое – Евгений Борисович Сомик… Место отбытия: Саратов, место прибытия: Москва, Павелецкий вокзал… Вот же их билеты! – он потряс бумажками перед лицом обомлевшей Кристинки. – Как ты не помнишь их?

– Не помню…

У мужика затрещала рация, укрепленная на нагрудном кармане. Забулькали в этом треске неразборчивые фразы.

– В ресторане?.. – переспросил в динамик мужик. – Нет?.. Приступайте к общей проверке документов…

Тот, кто передал ему корешки, негромко проговорил:

– Факт – нейролингвистическое программирование, товарищ полковник. И старушенция уверена, что одна ехала. Узнать бы, где они сошли…

– Где они сошли?! – рявкнул на Удалову оказавшийся аж полковником мужик.

– Кто?..

– Эти трое! Сомик, Анохин и Трегрей! Где сошли? В Балаково? В Разинске? Где?

– Да не знаю я никаких трегреев!.. – не удержалась и пустила слезу Кристинка.

– А билеты откуда взялись?!

– Подбросили… – ляпнула первое, что пришло на ум, проводница и зарыдала уже в голос.

– Тьфу ты!.. – топнул ногой полковник. – Иди к себе, успокойся. Потом поговорим.

Кристинка дважды себя просить не заставила.

– Сынок!.. – прошамкала вдруг бабулька. – Скажи, пусть ружжо уберет этот… Мне в уборную надо, сынок милый! Отпусти бабушку… ирод ты безжалостный…

Полковник неприязненно посмотрел на бабульку, буркнул державшему ее на мушке:

– Отставить… – и отошел от двери купе.

К нему приблизился боец, отыскавший корешки билетов бесследно исчезнувшей троицы.

– Все, товарищ полковник, – тихо произнес он. – Не достанем мы их уже. Проверка документов ведется, но… нутром чую, ничего она не даст. Что это за типы вообще такие? Кто они? В приказе информации о них нет. Серьезные ребята, по всей видимости…

– Нет информации – значит, и не надо. А что серьезные – это сразу было понятно, – ответил полковник, припомнив текст приказа: «В случае малейшей попытки к сопротивлению открывать огонь на поражение…»

* * *

Перрон железнодорожной станции городка Разинск остался далеко позади. Трое прошли через негустой лесок по извилистой тропинке, остановились на опушке, неподалеку от перекрестка двух загородных трасс. Сбросили с плеч дорожные сумки, уселись на них.

Когда они сошли с поезда, только-только занимался рассвет; теперь же наступил тот особый, таинственный и тишайший момент безвременья, когда на западе еще величественно высилась стена могучей тьмы, а на востоке полновластно царствовал разлитый по горизонту солнечный свет.

Довольно долго молчали все трое, поеживаясь от пронзительного утреннего холода. Лишь когда принялась истаивать тьма, освобождая небо для света, они заговорили. Женя Сомик первым подал голос:

– А я ведь и вправду подумал тогда, Олег, что ты… бежать собрался.

Тот, кому предназначалось это высказывание, промолчал. Улыбнулся только, не отрывая взгляда от ало пылающего востока.

– Нет, не потому что струсил! А – просто решил, что пришла пора отступать. Капитулировать, то есть…

– Да хрена им на воротник – капитулировать! – хмыкнул Двуха. – Мы их, гадов, с фланга обойдем и в тыл влупим. От души влупим – по самые помидоры, через все потроха до гланд, чтоб голова не качалась!..

Сомик аж поперхнулся от такого оборота. И Олег покрутил головой:

– Однако!..

– А то! – самодовольно хмыкнул Двуха. И тут же стер ухмылку с лица.

Поднялся, открыл свою сумку и, порывшись там, извлек четвертинку водки.

– Давайте пацанов наших помянем, – серьезно предложил он. – Я эту бутылку на вокзале еще купил. Хотел в поезде достать, но там… как-то не так было. А вот теперь – самое подходящее время.

Скрутив крышку, он поднял четвертинку на уровень лица.

– За Гогина Виктора Николаевича. За Ломова Никиту… как его по отчеству, Олег?

– Сергеевич, – подсказал Трегрей.

– За наших, – договорил Игорь, – живых и мертвых. За всех ненормальных… Если б все были, как эти двое, жизнь совсем другая б стала…

Он отпил большой глоток.

– Все – это многовато, – хмуро высказался Женя, принимая бутылку. – Если б даже каждый десятый таким был, как они, уже достаточно… Вечная память павшим!

И он выпил. И передал четвертинку Олегу.

Тот посмотрел сквозь бутылку на густое, как кровь, рассветное пламя, текущее вверх.

– За Гогу и Никиту, – сказал Трегрей. – За Переверзева Николая Степановича. За Беликову Марию Семеновну. За… Глазову Светлану Алексеевну. Вечная память павшим.

Он глотнул водки. Закашлялся…

– Ты прямо как в первый раз, – проговорил Двуха. – Выдыхать же надо перед глотком! Погоди-ка… – он недоверчиво прищурился на Олега. – Неужели и вправду первый раз в жизни водку пьешь?

Олег кивнул, подтверждая.

– Дела-а… – хмыкнул Игорь. – Что ж, у вас там… водки не было, что ли?..

Вопрос был задан как бы между прочим, но Двуха, тем не менее, продолжал пытливо смотреть на Олега. Да и Сомик заметно подобрался, явно ожидая ответа.

– Отчего же… – произнес Трегрей. – Была.

– Ага, – непонятно к чему сказал Двуха. И тут же осторожно поинтересовался. – А что еще было? У вас… там?..

– Много чего было, Игорь, – произнес Трегрей. – И есть…

Он снова замолчал.

А Двуха и Сомик переглянулись.

– Ладно тебе, Олег, – проговорил Женя почему-то басом. – Давно уже всем понятно, что ты… не отсюда. Столп Величия Духа… имперский боевой комплекс… Нас-то можно посвятить в… тайну своего происхождения, разве нет? Это кто-нибудь чужой тебя сумасшедшим назовет, а мы – поймем.

– К чему загадочность-то наводить? – просительно высказался и Двуха.

– Не имею права ничего рассказывать, – став сумрачным, сказал Олег. – Сожалею, но – не имею права.

– Да почему?! – в один голос воскликнули Игорь и Женя.

Трегрей помедлил, прежде чем ответить.

– Я не могу знать принципов перехода, – сказал он. – И о причинах его – могу только лишь строить предположения. И не могу быть уверенным, что преданные гласности доказательства существования иного мира, моего мира… не принесут вред моему Отечеству…

Сомик потер подбородок, осмысливая сказанное. А Двуха, как ни странно, уловил суть быстрее:

– Короче, если по-простому… – объяснил он Жене, – Олег наш Трегрей боится: а вдруг местные мыслители загадку этого самого перехода разгадают – и хлынут тогда из нашего болота в его идеально правильный мир толпы немытых варваров… Так, что ли?