Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что вы всё время ходите? — завопил Боря вслед. — Который раз толкаете!
Субъект остановился и со злостью ответил:
— Хожу не чаще других! Витать во облацех должен? Вас, такого хилого, все задевают, а отвечай — я один? — Казалось, сейчас он начнёт метать искры, но, смерив яростным взглядом Борю, он вдруг сунул ему руку: — Тиняков. Проследуем в рюмочную?
Бугаев решил, что в этот раз наблюдение закатов может подождать.
— Хотите, расскажу, как я таким стал? — протянул Тиняков, развалившись на стуле. — Эй, человек, пару чая, калач и штофчик. Болезный уплатит. Я ведь из купеческого сословия, в юные лета слыл послушным и благодарным чадом, уже имел маленькие счётцы в левом кармане и в правом — безмен со специальным, облегчённым на дюжину золотников фунтом, пока однажды…
Следующие пятнадцать минут новый знакомец повествовал. Боря слушал напряжённо, с широко раскрытыми глазами, а когда Тиняков кончил, вскричал:
— Какой ужас! Зачем вы надели сразу галстух и бант?
— Если в своём углу оставлю, жильцы сопрут, — раздражённо пояснил Тиняков. — Да что вы, в самом деле, невпопад!.. О чём только думаете? Я вам драму жизни повествую!..
Боря исправился, воскликнув с той же экзальтацией:
— Как же злодеи уместили убитого в чемодан?
— Измельчили, — оскалился Тиняков. — Представьте, каково мне было. Воспылать любовью, просить руки и сердца, наконец, снабдить паспортами, деньгами её и её мнимого брата. А она — убийца законного мужа, сбежавшая с любовником! Известно, превратился я в циника, переселился в Петербург и начал писать стихи.
— И что же, стихи помогли вам? Вы нашли друзей, заслужили любовь прекрасной дамы, излечились от одиночества?
— Нет, но благодаря стихам я привык к своему положению, — отмахнулся Тиняков. — Бывает, у человека нос тонет в лице от звуков свирели пастуха Сифила. А у меня вследствие той историйки душа провалилась. В желудок и ниже. Чего я не скрываю: «Только б водились деньжонки, да не слабел аппетит».
Бугаев задумался на минуту.
— Александр Иванович, заглянем сейчас в гости к моему знакомому. Ваша история будет ему интересна.
— Как же можно: мне — в приличный дом! — смакуя, сказал Тиняков. — Я же всем противен. Да я завсегда честно признаюсь, — Тиняков набрал воздуха и торжественно прочитал: — «Я до конца презираю истину, совесть и честь». В том моё credo. Для вас достаточно гадко? Нет? Сюда ещё гляньте.
Толстяк подставил Боре под нос головку трости со стёклышком, защищавшим пикантную миниатюру a la triple alliance. Замер, надеясь уловить в собеседнике хотя бы тень отвращения. Однако Бугаев, не меняясь в лице, промолвил:
— Чувствую, вы показываете мне что-то нетипичное, но не пойму что. Однако знаю того, кому сии комбинации покажутся небезынтересными.
Тиняков недоверчиво забормотал:
— Ладно, самому любопытно, что за люди такие, кому не противно.
* * *
Вольский сидел на диване, сложа на груди руки, когда влетели Боря Бугаев и неизвестный господин алкоголической внешности. Наготу Василия Васильевича он отметил вскидыванием брови.
— Барышню, что в передней ожидает, ни в коем случае не впускайте, — предупредил Розанова поэт. — К нам с маменькой в Москве приходила. Замучила!
— Я ещё рыцарь, хоть и без панталон, — выспренно произнёс хозяин кабинета, за неимением меча взмахнув щёточкой. — Как же могу отказать!.. Переговорим с вами, выслушаю и её. Вижу, вам не терпится?..
— Я вам интереснейший характер привёл, изучите! — воскликнул Боря.
— Тиняков! — хрипло представился гость.
— Наслышан. Кажется, банкир? — писатель поднял лицо от монеты и, смерив гостя с головы до ног, задержался взглядом на опорках. — Хотя вряд ли.
— Чин проклятого поэта обязывает иметь карточку, — глухо сказал Тиняков, протягивая прямоугольник толстого картона. Оттиск создавал иллюзию частого гребня с вшами и гнидами, а посаженная на клей белая присыпь усугубляла сходство. Василий Васильевич лишь хмыкнул. Заложил карточку между страниц толстой книги, раскрытой на письменном столе.
— Выслушайте историю Александра Ивановича, — сказал Боря и забился в угол комнаты.
— Что ж, попотчую анекдотом. Вы, верно, собиратель? — развязно произнёс Тиняков. — Ежели понравится, копейку киньте. А то я ещё станцевать умею, только скажите. Так вот… Однажды я увидал на вокзале девушку. Она куда-то ехала с братом, — приступил Тиняков.
Снова он рассказывал про то, как встретил у касс провинциального вокзала брата и сестру Карамышевых, как полюбил девушку с первого взгляда, как хитростью вызнал, куда они взяли билет, и выкупил тот вагон целиком, как бы со скуки познакомился с попутчиками. Как своевольно пригласил их в одно из папашиных имений, три месяца устраивал досуг и развлекал. За четверть часа Тиняков достиг финала:
— За невольное соучастие меня приговорили к церковному покаянию. Папаша мирволить перестал, завещал добро монастырю и скоро помер. Вот и всё. Сплясать ещё?
— Лучше не переступайте лишний раз с ноги на ногу. Ваши опорки из сапог «со скрыпом» сделаны, — продребезжал Розанов. — А ловко вас провели. Сколько лет прошло с той истории? — уточнил он.
— Три года как.
Розанов нахмурился:
— Я почему-то вообразил себе, что история давняя. Вы твердили, как были юны. Вы за эти три года так растолстели?
— Кажусь старше, чем я есть. А чего вы хотели? — криво улыбаясь, развёл руками Тиняков. — Скверное питание, алкоголь и прочие излишества. Вот я пятого дня уединился с бутылочкой пива… Постойте, их, кажется, было две, — Тиняков сунул руку в карман редингота. — Точно, две пробки. А заел, знаете чем?
— Удивите нас.
— Сальной свечкой, — ухмыльнулся Тиняков. — Вот и огарок тут же.
— Ноуменально! — с наивным восхищением произнёс Розанов.
— Сальная свечка как швейцарский нож — ко всему приспособлена, — сардонически продолжал Тиняков. — Клопов застращать, насморк вылечить, верёвку натереть, ну и на поминках закусить…
— Ещё можно при её свете радоваться жизни, отдавать дань науками и искусствами, — назидательно сказал Василий Васильевич.
— Это лучше делать при свете электрического лампиона, — с издёвкой сказал Тиняков. — Особенно — жизни радоваться. Засиделся я у вас. Денег не даёте. Пойду.
Розанов замахал руками:
— Погодите. Остались ещё неясные детали. Карамышевых схватили?
— Куда там.
— Если бы убийцы поехали в Европу, их там непременно арестовали бы, — засюсюкал Розанов. — Вся затея с паломничеством за благословением маменьки на брак — ложный след для полиции! Вас живым только для того оставили, чтоб назвали сыщикам имена, на которые вы достали паспорта. Конечно же, преступники уничтожили документы и залегли на дно в одном из губернских городов. А то и в столице: лучше Петербурга для беглецов места нет. Так, а скажите, кем был убитый? Какого рода и чина?