— А вот и Кляйн, — сказал Дэвид, вставая. Кляйн схватил его за руки и торопливо заговорил по-немецки, выражая бурную радость от их встречи.

Когда его представили Принглам, он низко поклонился и сказал, что очень рад, но глядел на них неуверенно, пока Дэвид не сказал:

— Всё в порядке. Это друзья.

У слова «друзья» был, очевидно, некий скрытый смысл.

— Вот как! — воскликнул Кляйн и облегченно упал на стул, который принес ему Гай. У него было свежее курносое лицо, розовое, как у младенца. Если бы он не был практически лыс, с остатками седых волос, то сошел бы за пухлого школьника, но школьника очень проницательного: несмотря на свои добродушные улыбки, он беспрестанно наблюдал за всеми вокруг. Он согласился выпить вина, налил его в стакан и смешал с минеральной водой, но от еды отказался, после чего сообщил, что пришел с первого собрания нового комитета.

— Комитет очень важный, сами понимаете. Его создали, чтобы обсудить возросший спрос на продукты Румынии со стороны Германии. И чем же мы занимались на заседании? Ели, пили да шутили. Буфет был вот такой, отсюда и досюда! — Он показал на стену, до которой было примерно двадцать футов. — Жареное мясо, индейка, лобстеры, икра. Настоящий пир! Уверяю вас, в Германии они о таком уже и не вспоминают.

Он расхохотался, а Дэвид одобрительно скривил губы.

— Я выступаю в качестве экономического советника Кабинета министров, — сообщил Кляйн, доверительно и нежно улыбаясь Гаю. — В комитет меня вызвали потому, что с каждый днем Германия требует всё больше мяса, кофе, маиса, растительного масла. Откуда столько взять? Теперь немцы требуют, чтобы мы посадили соевые бобы. Да что это вообще такое? Видимо, в Германии такие водятся. Эти запросы приходят каждый день, и с каждым днем они всё больше похожи на требования. В Кабинете нервничают, просят послать за Кляйном, чтобы тот что-нибудь посоветовал. Я еврей, у меня нет никакого статуса. Но я разбираюсь в экономике.

— В Германии Кляйн был одним из лучших экономистов, — сказал Дэвид.

Кляйн с улыбкой повел плечом, но не стал протестовать.

— Самое смешное тут вот что, — продолжал он. — Они спрашивают моего совета, я говорю: больше производите, меньше тратьте. И что же? Они смеются мне в ответ. Кляйн, говорят они, ты всего лишь еврей, что ты можешь понимать в нашей великой стране. Господь дал нам всё. Мы богаты. Наша земля неустанно кормит нас. Ее запасы невозможно исчерпать, глупый ты еврей.

Кляйн злорадно посмеивался, и Гай засмеялся вместе с ним, радуясь новому знакомству. Гарриет начинала понимать, что Гай больше всего на свете радовался новым знакомствам. Поглощенный интересом к Кляйну, он позабыл о еде и стал задавать вопросы про его неофициальное положение в Кабинете, про бегство из Германии и приезд в Румынию.

История Кляйна напоминала все прочие истории беглых евреев в Бухаресте, за тем исключением, что репутация отличного экономиста позволила ему задержаться в Германии дольше остальных. Под конец один из друзей-немцев предупредил его, что арест неизбежен, и он бросил свою берлинскую квартиру, сел на поезд до границы с Румынией, после чего, дождавшись темноты, отправился в путь пешком, так как у него не было времени покупать разрешение на въезд. Его поймали и на полгода отправили в печально известную тюрьму в Бистрице, где сейчас содержали Дракера. Друзья выкупили его свободу.

— Но у меня по-прежнему нет разрешения на работу, — сказал он. — Я здесь нелегально. Если от меня не будет пользы, меня тут же вернут в Бистрицу!

Сообщив это, он весело рассмеялся.

Дэвид, забавляясь, наблюдал за тем, как Гай набросился на Кляйна с вопросами, довольный, что так удачно свел их вместе. Гарриет была куда менее довольна. Она много слышала о Дэвиде Бойде, которого Гай называл своим близким другом и считал куда умнее и глубже Инчкейпа и Кларенса с их ограниченными, индивидуалистическими взглядами. Напротив, взгляды Дэвида, как и самого Гая, были безграничны и сугубо безличны: их интересовало историческое, социальное, экономическое. При мысли обо всех этих долгих беседах она вздохнула. Дело не в том, что она не способна оценить их по достоинству, сказала себе Гарриет, просто она быстро уставала от всего безличного. Она чувствовала, что остается за бортом, и немножко ревновала.

Словно почувствовав это, Кляйн с улыбкой повернулся к Гарриет, чтобы вовлечь ее в беседу.

— Получается, мы здесь все левых взглядов, — сказал он. — А что же госпожа Прингель? Тоже придерживается левых убеждений?

— Нет, — ответила Гарриет. — В одиночку выступаю на стороне реакционеров.

Гай рассмеялся, чтобы Кляйн не принял ее слова всерьез, и сжал ей руку.

— Вам нравится в Румынии, госпожа Прингель? — спросил Кляйн. — Вам здесь интересно?

— Да, но…

— Но здесь в самом деле очень интересно, — перебил ее Кляйн. — Только подождите, станет еще интереснее! Как вы считаете, страны-союзники способны защитить эту страну? Мне кажется, нет. Придется откупаться от Германии продуктами, и со временем здесь настанет голод. Если вы задержитесь, то увидите крах страны. Вы станете свидетелями революции, разрухи, вражеской оккупации…

— Мне бы не хотелось этого дожидаться.

— Но это же будут исторические события, — запротестовал Кляйн. — Невероятно интересные!

Он оглядел собравшихся, словно обещая им невероятный успех.

— Я сказал комитету: послушайте, нам необходимо иметь двести тысяч вагонов пшеницы каждый год. В этом году хлебопашцы ушли на фронт, и у нас будет двадцать тысяч. Возможно, меньше. Нужно демобилизовать крестьян и послать их на поля, сказал я. Иначе люди будут голодать. А они только смеются и говорят: ты, Кляйн, левак и не думаешь о благе Великой Румынии, тебя интересуют только грязные крестьяне. Румыния богата, в Румынии не может быть голода. Если бросить семена в эту землю, на следующий день у тебя будет хлеб. Если нам не хватит пшеницы, мы урежем экспорт. А где же вы возьмете деньги, спрашиваю я? Надо ввести новые налоги, говорят они. Но мы уже обложили налогом всё, что можно, говорю я. А они всё смеются, мол, это тебе решать. Ты же экономист!

Посмеиваясь при мысли о грядущих бедствиях, Кляйн положил руку Гарриет на плечо.

— Поймите, госпожа Прингель, Румыния подобна дурачку, получившему большое наследство. Его растратили на пустяки. Вы же знаете любимую румынскую присказку: когда Бог раздавал странам дары, то увидел, что дал Румынии всё — леса, реки, горы, минералы, нефть и плодородную почву. Тогда он решил, что это уже слишком, и поселил здесь худший народ на свете. Румыны смеются над этой историей, но она совершенно справедлива и очень печальна!

Кляйн, однако, не выказывал ни малейших признаков печали.

Обед подошел к концу. Большинство посетителей уже ушли, но Дэвид, Гай и Кляйн, казалось, готовы были сидеть тут весь день. Через некоторое