Отряхнувшись и проверив крепления, все четверо скользнули вниз. Немного раскачиваясь из стороны в сторону, оказалось довольно удобно управлять движением, отделившаяся же от пятки бывшая подошва не мешала движению с такой несоразмерной площадью опоры. Все эти снежные чудеса оказались не вполне таковыми, прорвёмся.

Ковальский дожидался их с традиционным безразличием на обветренном лице, которое теперь почти целиком тонуло в меховом раструбе капюшона.

—Двинулись,— и махнул рукой догонять.

Дальше их маршрут с переменным успехом шёл то под уклон, то вдруг довольно резко поднимался в гору, особого смысла в этих петляниях когорта не видела, но команды выполняла без вопросов, хватало труда и по борьбе с непривычными снегоступами. Первый час пути был самым трудным, все четверо поначалу натужно отдувались даже на недолгих спусках, однако постепенно наловчились скользить косыми «шагами» на подъёмах, приноровившись и к этому. Проводник их ни разу за всё это время не оглянулся, только чуть замедлял шаг на самых сложных участках, и на том спасибо. Локальные переговорные каналы оставались пустыми, тишина раздавалась и на каналах других когорт, видимо они уже удалились за пределы прямой видимости.

Что же, их и собирались оставить одних.

Команда «привал» прозвучала в затянувшейся тишине как-то даже неуместно. Какой привал, идти ещё сколько. Джон поймал себя на том, что, пожалуй, впервые в сознательной жизни он не знал, сколько же именно ещё идти и где точно они находятся.

Недолго думая, все четверо повалились на снег, как стояли. Опрокинулось бледное небо, сверкающее посреди него светило пробиралось сквозь светофильтры ночником над кроватью. Хорошо. Тут и вздремнуть можно. Натруженное непривычными нагрузками тело, оказывается, уже давно требовало отдыха.

Сигнал тревоги настиг Джона уже проваливающимся в вязкое, гипнотически-сонное состояние.

—Разговор ни о чём.

—Как это ни о чём. Простой же вопрос — что делать, если все варианты исчерпаны, если все шансы прошли мимо тебя, если даже надежды на избавление не осталось. Что. Делать.

—Ничего. Просто смотреть, что получится.

—От кого я слышу эти речи? От нашего уважаемого Не-Пройди-Мимо? И это ты предлагаешь такой вариант? Просто плестись по течению?

—Какие вопросы задаёшь, такие и ответы получаешь. Как можно умудриться попасть в такую ситуацию, вот в чём проблема.

—А, так мы всё на свете контролируем, ничто не может пройти мимо нашего бдительного ока, мы — колосс духа, вещь в себе, или что мы там теперь такое?

—Сколько можно просить не издеваться, а формулировать.

—Хорошо. Вот тебе вариант. Из жизни, между прочим. Сильный, но молодой. Рядом с ним такая же молодая и сильная. Радость жизни, гротеск. Долгий поцелуй на ночь. Все ложатся спать и просто не просыпаются. Мир рухнул на влюблённые головушки и прихлопнул их обоих, как мотыльков. Точка. Что скажешь?

—Знакомая история. Я даже где-то уже это читал, в каком-то романе… из старого что-то. Неважно. Важно, что это же конец. А ты-то спрашивал про случай, когда ещё нужно пытаться как-то жить…

—Ладно, тогда следи за руками: один из них, скажем, всё-таки, чудом остался жив. И теперь он навек замурован, отделённый от всего непроницаемой стеной, ни крика, ни стона. Тишина, всю горечь которой посторонние звуки лишь усилят.

—И впереди, непременно — бесконечность бытия. Да?

—Ехиден. Ехиден и невоздержан. Ну как с тобой после этого разговаривать?.. Бесконечностей не бывает. Миг, лишь миг! Но каков! Миг одиночества и неизвестности! Что делать бедному герою?

—А что делать героине?

Течение мысли посреди извечной тьмы, которой нет края, которую не перетерпеть, не изжить. Ленное отдохновение духа, слишком уставшего от нашего ушедшего вовеки мира. Степенное течение клепсидр — не терзанием струн, но тихим перебором. Паучок, распятый в центре паутины собственного сознания, продолжает разматывать и разматывать сплетённые некогда узлы. Сон и явь, туманная благодать не растревоженного спокойствия.

Так было не всегда.

Если напрячься, ты можешь вспомнить и нечто иное.

Камерный ад. Ярость и гнев, бесконечный неудержимый крик, уходящий в пространство. Ты крушил хрустальные замки, неосторожно воздвигнутые некогда на зыбучем песке. Раздирая в кровь пальцы, надрывая глотку, истязая нервы и теряя рассудок.

Слепо.

Тут по-другому нельзя. Тут круглые сутки — постоянная тьма.

И это прошло, последнее бессильное движение остановило тебя на самом краю, за которым уже поджидало безумие. Хотя, действительно ли ты смог избегнуть этих липких объятий… Неважно. Эти диалоги, перемежаемые столетиями молчания, они пришли на смену крику. Теперь лишь они оставляли сознанию путь на свободу, если таковая вообще была возможна в этом тёмном мире. Так отступал страх.

Он жаждал свободной энергии, чтобы продолжить свой бесконечный полёт, чтобы завершить его, наконец. Эфемерное создание в недрах мёртвой капсулы и такого же мёртвого тела, теперь он с жадностью впитывал тепло приближающегося светила, цепким зрением призрака впиваясь в марево его пламени, высматривая там, на ближних орбитах, крошечные точечки планет.

Звёзды могут давать силу, они могут давать жизнь, но только планеты могут эту жизнь принять, только планеты могут придать смысл её, звезды, существованию. Если воля неведомого из глубин Иторы забросила его сюда, если это она дала ему вторую жизнь и второй шанс, если у этой второй жизни вообще была какая-то цель, эта цель ему будет открыта именно здесь.

Неизведанный мир безымянной звезды — планета предстала перед ним разом, во всей своей грандиозной красе, сверкающая искра в облаке грязно-косматого савана, простирающегося вокруг неё подобно звёздным протуберанцам. Тысячекилометровые языки призрачного ничто жили своей жизнью, вымешивая из окружающего вакуума некую субстанцию, известную только их творцу.

Что это было, он не знал, но даже отсюда, за миллипарсеки от поверхности планеты, он чувствовал, как эти щупальца добираются и до него, проникая в самую глубь его существа и оставляя там тончайший след узнавания.

Эти полуживые-полуразумные щупальца проникали сквозь саму ткань пространства куда-то в его самые потаённые глубины, едва смещая спектры частиц и повелевая миллиардами тонн небесного вещества с лёгкостью пушинки.

Если не это его цель, то что же тогда — она.

Он чувствовал, чувствовал эти бесплотные тени в толще пространства, едва уловимые, невесомые, заполненные пустотой, но реальные для него, а значит — как всё материальное — дающие ему такую долгожданную точку приложения скромных, но так долго копившихся сил.

Капсула дрогнула, застонала, просыпалась в пустоту космоса грязной стружкой последних мгновенно испаряющихся атомов примороженного к теневой стороне летучего вещества. Крошечная рукотворная комета начинала свой путь на низкие орбиты, уже точно зная, куда ей необходимо прибыть.