В своих «Воспоминаниях» Георгий Константинович ни словом не обмолвился об этой партконференции, в результате которой был арестован столь уважаемый им Уборевич и которая могла иметь для него очень важные последствия. Свидетельство Конюхова вроде бы показывает, что Жукова и Конева – покорителей Берлина в 1945 году – использовали как пешек в «большой игре», направленной на устранение Уборевича. Однако их позиция, предлагаемая ими альтернатива – либо боевая, либо политическая подготовка – была как нельзя более несвоевременна в тот самый момент, когда Сталин решил поставить командный состав Красной армии под свой непосредственный контроль: 16 мая 1937 года правительство объявило о восстановлении в армии института комиссаров. Тем самым Сталин выразил свое недоверие к военным и к их стремлению к профессионализации.

Июнь и июль 1937 года были для Жукова мучительными. По мере того как шли дни, отмеченные все новыми арестами и расстрелами, начинали вырисовываться главные цели чистки. Первой, самой очевидной и для иностранной прессы, и для офицерского корпуса, были принадлежащие или принадлежавшие к окружению Тухачевского по службе, все те, кто был с ним рядом во время Гражданской войны и в период его борьбы за механизацию армии. А также их семьи. Жена маршала, два его брата и мужья двух сестер были расстреляны, четыре сестры, невестки и мать с его одиннадцатилетней дочерью отправлены в ссылку[199]. А разве Жуков не работал рядом с маршалом в течение двух месяцев в 1930 году в Москве? Разве нельзя заподозрить его в принадлежности к группировке Тухачевского? Разве не служил он под началом Уборевича, которого уничтожили вместе со многими его действительными и бывшими сослуживцами? В январе 1938 года, на партсобрании Белорусского военного округа Жукова обвинили в том, что он организовал в честь Уборевича обед по завершении маневров 1936 года. Эра, которой тогда было 6 лет, написала, что очень хорошо запомнила тот обед, устроенный в родительском доме. Присутствовали все начальники с женами. Георгий Константинович и Уборевич вдвоем сидели во главе стола. Александра и другие жены командиров очень нервничали и много наготовили, чтобы проявить уважение к своему гостю и его штабу. Через год почти все сидевшие в тот день за столом Жукова были уничтожены.

Страх Жукова оказаться скомпрометированным связями с Уборевичем стал бы еще сильнее, если бы он узнал, что 9 июня 1937 года окружной интендант Белорусского военного округа А.И. Жильцов отправил Ворошилову письмо, в котором в мельчайших деталях рассказывал о маневрах 1932 года, на которых присутствовали немецкие наблюдатели. Он заявляет, что был «поражен» фамильярностью, царившей между представителями германского Генерального штаба и Уборевичем. И добавляет, что Малиновский[200], из штаба округа, был как будто специально прикреплен к этим немецким офицерам. Наконец, он обвиняет в «близости к Уборевичу» девять командиров, среди которых Сердич, Ковтюх, Иссерсон и… Жуков. Нам неизвестно, оказало ли это письмо, найденное в архиве российским историком Олегом Сувенировым, какое-то воздействие на дальнейшие события. Однако из названных в нем четырнадцати человек шестеро будут арестованы, четверо расстреляны, судьба еще одного неизвестна. Не пострадают только трое, в том числе Малиновский и Жуков. Об этих маневрах мы знаем из немецких источников. Группа из восьми офицеров, в которую входил и подполковник Манштейн – будущий главный противник Жукова, – действительно присутствовала на проходивших в Грузии маневрах, темой которой была отработка навыков ведения боевых действий в высокогорной местности. Они были первыми иностранцами, наблюдавшими высадку парашютного десанта. Затем их пригласили в гости руководители Грузии и Армении. Малиновский действительно присутствовал на заключительном банкете в Москве, распорядителем которого был Егоров (а не Уборевич), но фамильярно с гостями себя вел не он, а полупьяный Буденный[201].

Думал ли Жуков о судьбе Сердича, командира его корпуса, вызванного по служебному делу в Минск и там арестованного, когда через несколько недель его самого вызвали телефонным звонком… в Минск? Ему объяснили, что его приглашают для обсуждения его кандидатуры на предмет возможности его назначения на должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Прибыв в штабной вагон командующего Белорусским военным округом, он рассчитывал найти там комкора Мулина, временно исполняющего обязанности командующего округом, – через два месяца и он будет арестован. Но Жукова встречал недавно назначенный комиссар округа Голиков, будущий Маршал Советского Союза и один из самых заклятых врагов Жукова на протяжении всей его службы в армии. Маленького роста, с наголо обритой крупной головой, Филипп Иванович Голиков принадлежал к довольно распространенному типу командиров Красной армии: большевик с большим партийным стажем, он получал назначения попеременно то на комиссарские, то на командирские должности. Он заочно окончил Академию имени Фрунзе и в 1934 году возглавил политотдел Наркомата обороны, а в 1937 году стал одним из главных чистильщиков армии. И вот этот могущественный и опасный человек начал расспрашивать Жукова о его биографии и личной жизни. «Задав мне ряд вопросов биографического порядка, Ф.И. Голиков спросил, нет ли у меня кого-либо арестованных из числа родственников или друзей. Я ответил, что не знаю, так как не поддерживаю связи со своими многочисленными родственниками. Что касается близких родственников – матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне Стрелковка и работают в колхозе».

В этот момент допроса Георгий Константинович шел по лезвию бритвы, потому что в его семье была тайна. Он никогда об этом не рассказывал, но сегодня, благодаря свидетельству его дочери Эры, мы знаем, что Александр Зуйков, брат Александры и, следовательно, шурин Жукова, был белогвардейским офицером, воевал против красных и был ими расстрелян, предположительно в 1921 году. В той обстановке, которая сложилась в 1937 году, за утаивание этого факта Жукова запросто могли поставить к стенке. У нас есть тому десятки примеров. Достаточно привести только один. 22 июля 1937 года Сталин получил письмо от дивизионного комиссара Г.Н. Маркова, который признался в том, что неправильно указывал в документах дату своего рождения и год вступления в партию, а также скрыл свое уголовное прошлое. По приказу Сталина он за свой обман был расстрелян в январе 1938 года, несмотря на то что указ от 21 июня обещал прощение всем, кто явится с повинной[202]. К счастью, похоже, ни Голиков, ни НКВД не были в курсе истории жуковского шурина. Итак, первая часть экзамена была выдержана успешно. Вторая обещала стать намного сложнее, но, если верить воспоминаниям Георгия Константиновича, он справился и с этим испытанием, не поступившись своими принципами и достоинством: