— Я уже не могу… — вырвалось вдруг у Ларисы, вырвалось с каким-то детским всхлипом. Девушка остановилась, оперлась на ствол, тяжело переводя дыхание.

Опять Миша был вынужден принимать решение за всех. Он уже стоял перед отрядом, развалившимся прямо на земле. День угасал. Выйти в степь до наступления полной темноты — это почти невероятно.

— Миша… Может быть, устроимся на ночь? Соберем дров побольше…

Толян тоже как-то не вспоминал, что он старше Миши на год и уже как-никак студент второго курса, большой человек. И смотрит жалобно, снизу вверх. Не только потому, что он сидит, а Миша стоит.

А Лена как повалилась на землю, прямо на мох лицом, так и лежит неподвижно. Ладно… И Миша, делать нечего, начинает учиться приказывать.

— Народ! Не раскисать! Из болота вышли! И дальше выйдем. Сейчас — народное гуляние за дровами. Нужно собрать целый ворох. Вот такой, — и Миша показывает примерно по пояс себе и зовет как можно более властно — Лариса!

Девушка еле поднимает голову.

— Десять минут… Нет, пять минут полежать — и давай делить еду. Принцип тот же — половину сохранить на утро, половину съедим сейчас. А я пошел за водой, чай будем варить.

Поблизости от места остановки, не лучше и не хуже других, дорога резко переламывалась, шла вверх и тут же резко ныряла вниз, образовывала углубление между двух бугров. Да еще Бог знает с каких времен осталась глубокая, сантиметров двадцать, колея у одной из бортовин дороги — не одна машина, должно быть, буксовала в этом месте. В низинке вода стояла ровным тонким слоем, а в старой колее — слоем потолще. Миша зачерпнул эту воду, почти ткнувшись носом в огромный когтистый след размером в три человеческих ладони. След совсем свежий, зверь пил отсюда часа два назад — как раз когда начался вечер, время активности медведя. Были и следы копыт, больших и маленьких. То ли лосиное стадо с лосятами, то ли приходили лоси и какие-то мелкие животные — может быть, косули. Миша слишком плохо знал следы, чтобы толком в этом разобраться.

Лена так же лежала ничком, Толян сидел, привалившись к дереву спиной. Только Лариса что-то торопливо резала на собственной штормовке, несмотря на рыжих комаров.

— Толя, а ну быстро за дровами! Темнеет на глазах!

Толя кинул затравленный взгляд, но не посмел огрызнуться, с явным усилием пошел.

— Лена! Давай за дровами!

Никакой реакции.

— Лена! Нельзя так лежать!

Миша понятия не имел, можно так лежать или нельзя, но он точно знал, что земля еще очень холодная, и еще лучше знал, что неправильно Лене вот так лежать, когда Лариса что-то делает. И знал, что упрямства ему хватит.

— Ленка! Помоги Ларисе, поедим!

Никакой реакции.

Миша положил руку на спину девушки. Реакции не было. Взял за плечо и тряхнул.

— Подъем, я сказал! Хватит валяться!

— Отстань, — глухо, безразлично, как с того света.

— Не раскисай. Раскиснем — точно пропадем.

Лена со стоном перевернулась, стряхнула руку Михаила.

— Ну чего пристал?! Лежу — мешаю я тебе?! А мы и так пропадем.

— Чай пить будешь? Для него надо дрова собирать. Есть будешь? Вон, Лариса старается, делает бутерброды. Давай поднимайся.

Миша сам не знал, откуда у него этот властный тон, уверенность, готовность решать за других. Хорошо, костер разгорелся чуть ли не мгновенно, жарко задышал, охватывая сосновые ветки. Лариса закончила с едой, стала поддерживать огонь и варить чай. Лена так и сидела, словно бы оцепенев.

Мише пришлось самому трижды сходить за дровами и гонять Толяна, пока образовалась нужная гора. Есть сначала не хотелось, но микроскопические порции еды вызывали мучительные спазмы в животе, острое желание добавки. Днем было не до того, а тут поплыл запах жаркого, память о наваристом борще…

Уже в полной темноте закипел чай, и вот от него-то, как ни странно, накатывались волны силы, чувство уюта и желания жить. Даже Толян оживился, и только Лена сидела так же безучастно.

— Спать так и будем? — поинтересовался Толян.

— А у тебя есть другие предложения?

— Нет.

— Тогда так: у нас есть спальный мешок, чтоб садиться. Давай отдадим его девушкам. У меня в рюкзаке есть еще чехол от палатки; возьми его себе под голову. Устраивает?

— А ты? — вскинулась Лариса.

— А я буду охранять. Утром попьем чаю и пойдем.

Между костром и стволом сосны давно стало тепло и уютно.

Миша отрубил шведским топориком, притащил здоровенный ствол упавшей сосны, положил поперек костра — теперь будет гореть до утра. Перегорит — он сдвинет половинки ствола.

За пределами освещенного, нагретого уголка стало по-настоящему холодно, пар шел изо рта. Миша вынул ноги из чудовищно грязных кроссовок. Мелькнула мысль сходить к понижению дороги, помыть ноги… Но вода для питья будет нужна и завтра, стоит ли сегодня ее пачкать? К тому же мало ли кто может быть сейчас у воды. И Миша сел, вытянув ноги к огню, опираясь на деревянное копье — грубо оструганную палку. Топорик и нож он воткнул в ствол сосны, чтобы были под рукой.

Вызвездило. Узкая полоска созвездий протянулась над просекой, смутно манила к себе. Лариса вылезла из спальника, подошла к Михаилу, посидела, опустившись на колени и на пятки.

— Мишка… Как думаешь, завтра мы выйдем?

Миша хотел было сказать, что вышли бы они и сегодня, не будь тумана, этого «нечто» в тумане и всех поганеньких чудес похода; что завтра выйти не проблема, если новых чудес не появится. Но, конечно же, Ларисе он сказал вполне уверенно, что завтра они выйдут обязательно…

— Вернее, уже сегодня выйдем. Полпервого, и шла бы ты, Лариска, спать.

— Мне с Леной холодно…

Девушка распахнула плотную ветровку, накрыла себя и Михаила, прижалась к парню под ветровкой, обняла его обеими руками. Теперь Миша сидел, прижавшись к стволу сосны всей спиной, а слева и спереди была Лариса; девушка заслоняла от него часть обзора, и Миша ее слегка подвинул. До сих пор он как-то не замечал, что у Ларисы черные косы и что они хорошо пахнут, что у нее тяжелая, не по возрасту, грудь. Лариса дышала, поминутно задевая грудью Михаила.

— Миш… Миша… У тебя кто-нибудь был?

И Миша готов был соврать, но то ли он слишком устал, то ли как-то не захотелось врать после всех событий дня. Днем все было настоящее, реальное, и нечего было валять дурака, представляться не тем, что ты есть.

— Нет, не было. А у тебя?

— У меня был… Уже давно.

Губы Ларисы дразнили мочку уха; вдруг ставший невероятно длинным и тонким язык исследовал ушную раковину Миши. Михаил деловито чмокнул девушку куда-то в щеку, подвигал левой рукой — легко ли освободиться, если это станет вдруг нужно.