– Вы им не верите?

– Верю. Это вполне обоснованная гипотеза, так что “казненных” нам надо будет допросить. Вернее, вам, Данглар. Я понятия не имею, как обращаться с потомками Дантона, палача и Дюмулена.

– Демулена.

– Слушайте, зачем вы засоряете себе голову всякой всячиной?

– Не засоряю, а забиваю ее, комиссар.

– А, ну да.

Забить, не оставив места для мыслей о самом себе. Идея хорошая, но результат сомнительный.

– Вас беспокоят семеро новых подозреваемых? – спросил майор. – Вы полагаете, что Блондин-Брюнет придумали такой отвлекающий маневр?

– А вдруг?

– Чтобы отвести подозрение от кого-то другого? От их друга Франсуа Шато, например?

– По-вашему, это бредовая идея?

– Вовсе нет. И все же меня заинтриговал потомок Сансона. Участие в заседаниях Дантона и Демулена, в общем, можно объяснить. В конце концов, им необязательно быть убийцами, чтобы попытаться понять эпоху, когда их предки столь трагически вошли в Историю. Но потомок палача? Он-то что тут забыл? Сансон никогда не возникал на политической арене. Он казнил, и все тут. На ваш взгляд, Блондин-Брюнет знают, что Франсуа Шато убийца?

– Либо предполагают. Либо опасаются. Может, они его боятся и охраняют, чтобы самим не попасться ему под горячую руку.

– А Фруасси сейчас на каком этапе? Она что-нибудь выяснила о трактирщике Франсуа Дидье?

– Она уходит в глубь времен. С 1848 годом возникли проблемы. Во время Революции в архивах царил полный разброд. Сейчас она уже подошла к 1912 году и вот-вот окажется на Первой мировой войне. Семья Шато пока еще не трогается с насиженного места. Но мэрия в шесть часов закрывается, так что Фруасси вернется туда только завтра.

– У нее все получится.

– Конечно.

– После войны это семейство, возможно, рассеется. Если Фруасси потеряет след в Шато-Ренар, пусть поищет в крупных населенных пунктах поблизости, где в то время началась индустриализация, – в Орлеане, Монтаржи, Жьене, Питивье или в городках поскромнее – Куртене, Шалет-сюр-Луэн, Амийи.

– География тоже неплохо забивает голову.

– Как цементом заливает, – улыбнулся Данглар.

– Но трещины остаются.

– Разумеется.

– И пастой для дерева их не замажешь.

– И вороний помет не спасет.

– Как знать? Попробуйте насыпать его перед дверью и возле кровати.

– Не премину.

Адамберг, не заходя домой, сел на деревянный ящик под вязом. Через несколько минут появился Лусио, зажав три бутылки пива в единственной руке.

– У меня чешется, Лусио, – сказал Адамберг и, взяв бутылку, встал, чтобы откупорить ее о ствол дерева.

– Постой так немного, – попросил Лусио, – хочу посмотреть при свете фонаря, на что ты похож. М-да, – сказал он, делая глоток. – На сей раз и правда чешется, hombre. Что есть, то есть.

– Причем сильно.

– Только не факт, что это паук. Как бы не хуже. Оса, а то и шершень. Тебе надо понять, кто укусил.

– Не получается, я топчусь на месте. Четырнадцать подозреваемых. Минус четверо убитых. Остается десять, плюс еще человек семьсот. И все как один – блестящие представители иного столетия, и ни к кому из них не придерешься. Даже если я пойму, чтó у меня чешется, время будет упущено.

– Не будет.

Адамберг прислонился к дереву.

– Будет. То, что у меня чешется, не имеет отношения к следствию.

– Ну и что?

– Я не могу позволить себе рыскать в поисках шершня, пока этот тип косит всех направо и налево.

– Может, и не можешь, но выбора у тебя нет. В любом случае убийцу ты найти не в состоянии, в голове у тебя пусто, так какая разница? Ты понимаешь, когда у тебя начало чесаться?

Адамберг отпил пива и надолго замолчал.

– По-моему, в понедельник, но я не уверен. Боюсь, я просто навоображал себе невесть что.

– А что тебе остается?

– Нет, видимо, это случилось раньше. Думаю, у меня зачесалось в Бреши.

– A-а, Брешь…

– Ты там бывал?

– Работал неподалеку года четыре.

– А ты знаешь, почему это место так называется?

– Насколько я помню, во время войны там царил полный бардак и пропали кадастровые чертежи, ну, ты понимаешь. Так что ребята понатыкали табличек с названиями как бог на душу положит. Ну и, как обычно, сделали все тяп-ляп, и позже выяснилось, что между двумя деревнями остался ничейный километр. Никто не знал, к какой из них относится этот участок.

– Могли же перечертить.

– Легко сказать, hombre. В этой “бреши” оказался какой-то замок с привидениями, и все от него открещивались. Обе деревни предпочли скорее потерять кусок земли, чем обзавестись призраками. Представь? В самый разгар войны! Как будто кроме этой хрени им нечем было заняться.

– Это не замок, а башня с привидениями. Каменный мешок для приговоренных к смерти.

– А, так это, значит, они по ночам орут. Их, заметь, можно понять.

– Нет, кричат вороны.

– Думаешь? Я как-то ночью проезжал мимо на велосипеде, и, уверяю тебя, они кричали нечеловеческим голосом.

– Вороны как раз и кричат нечеловеческим голосом. А не поют. Ты, Лусио, на удивление хорошо знаешь это место.

– Да. Добавь меня в подозреваемые, буду пятнадцатым. Постой-ка, я вспомнил название одного местечка в тех краях, Сомбревер.

– Ты с кем-нибудь там общался?

– Слушай, я просто мимо проезжал. И даже скажу почему. В Бреши был трактир. Иногда я в нем ужинал. Там работала одна красотка, Мелани. Слишком высокая и худая, но я влюбился в нее по уши. Не приведи господь, жена узнает.

– Извини, Лусио, но ведь твоя жена умерла восемнадцать лет назад? – тихо спросил Адамберг.

– Ну да, я же тебе говорил.

– Так как же она узнает?

– Скажем так, я предпочел бы, чтобы она ничего не узнала, и точка, – сказал Лусио, почесывая жесткую седую бороду. – Короче, эта история с “брешью” между деревнями так и не рассосалась. Иногда подрезают деревья и чинят дорогу люди из Сомбревера, иногда из Мальвуазина. Так ты думаешь, тебя укусили в Бреши?

– Помнишь, я рассказывал тебе о большом маскараде? Где на меня напялили костюм восемнадцатого века? Смотри, у меня есть фотографии, – сказал Адамберг, включая в темноте мобильник.

– Ты тут чуть ли не красавец, – сказал Лусио. – Может, ты и есть красавец, а мы и не в курсе.