Но это была лишь одна сторона медали. Это было то, что видел Никита. Мещерский, по его рассказу, в те же короткие секунды наблюдал в вестибюле несколько иную картину.

Да, он вошел в здание один. В сильном волнении. Начал искать в кармане пропуск и в ту же секунду увидел в проходе между лифтом и лестницей, уводящей в конференц-зал, Анатолия Риверса. А потом чей-то мужской голос за спиной спросил:

— Сергей, они что — не хотят вас пропускать? Вы кого-то ждете?

Мещерский обернулся и увидел возле себя... Василия Астраханова. Вплотную к нему держался Колосов. Узрев лицо Мещерского («Ну и видок у тебя был, Серега!» — делился он впоследствии), он сделал какое-то быстрое резкое движение...

Потом Мещерский увидел: Никита наклонился и что-то шепнул Астраханову на ухо. Лицо того выразило живейшее недоумение. Темные брови удивленно взметнулись вверх и...

Мещерский застыл на месте. Здравый смысл подсказал ему: не нужно сейчас подходить к ним. Колосов чуть отступил вправо. Одновременно он вплотную держался к Астраханову, просто прилип к его широкой спине. И вместе с тем отсекал его от охраны на проходной. Та, кстати, вроде ничего не замечала. Один из охранников разговаривал по телефону, другой листал какой-то яркий журнал. Колосов попятился и буквально вытолкнул Астраханова за двери. Мещерский обернулся — Риверс исчез. Но зато... Видимо, только что с верхнего этажа приехал лифт, двери бесшумно открылись, и появился Валентин Белкин. Он остановился у лестницы, достал сигареты, зажигалку. Прикурил. Мещерский затравленно попятился к дверям, быстро нырнул за их дубовую броню. Но дверь прикрыл неплотно. Белкин поднялся на первую ступень лестницы. Стряхнул пепел с сигареты. Оглядел вестибюль. Мещерский готов был поклясться — у хранителя музейной экспозиции был вид человека, который кого-то ожидает.

Но вот Белкин затянулся, швырнул сигарету в урну и двинулся направо, в музей.

Мещерский вышел из здания. Солнце ослепило его. Он был один. Один как перст. Колосов и Астраханов словно сквозь землю провалились. Что в этой ситуации делать ему — Мещерский просто не знал. Вернуться в музей? Отыскать там Белкина? Риверса? А что дальше? Машинально глянул на часы: 16.03. Если что-то произошло, а он и сам не был в этом уверен, то это случилось на десять минут раньше времени, назначенного по телефону.

То, что операция с треском провалилась, Никита понял уже в машине по дороге в главк. Он и его коллеги не знали даже фамилии человека, сидевшего на заднем сиденье дежурных «Жигулей», плотно стиснутого по бокам конвоем. Единственно, чем Колосов мог гордиться, — тем, что вывел субъекта, окликнувшего Мещерского в вестибюле, из здания института чисто — без шума и пыли.

Охрана, находившаяся здесь же, в вестибюле, даже не заметила, что один посетитель упер другому посетителю ствол в широкую необъятную спину. А тот, смекнув, что это не что иное, как ствол, не выдал своего недоумения и негодования ни единым движением, ни единым, пусть даже малоцензурным, словом.

Но плохо было то, что в этой суете они потеряли Мещерского. По плану забрать его из института должна была другая машина сопровождения. Ведь без него они даже не могли опознать того, кого задержали так тихо, бесшумно и профессионально.

В машине тип в сером костюме сначала хранил яростное молчание. А затем начал громко, а затем и очень громко выражать свое несогласие с ситуацией и задавать вопросы: кто вы такие? Как вы смеете? В чем дело? В общем, вел себя вполне адекватно ситуации.

Никита заметил и то, что, когда они проезжали Лубянку, задержанный явно заволновался. Но когда машина миновала известное здание со строгим подъездом, а потом и Малый театр, быстро успокоился. Когда в Никитском переулке конвой вывел его из машины и повел через бюро пропусков в управление розыска, он мельком глянул на «вывеску», и лицо его выразило живейший интерес.

В общем, задержанный был крепкий мужик. И орешек тоже крепкий. Колосов сразу смекнул это: уж больно профессионально он почувствовал ствол и не стал делать в такой ситуации резких движений. Что называется, добровольно подчинился грубому насилию.

А это означало... Эх, знать бы только, что это означало на самом деле.

До приезда Мещерского безымянного типа в сером костюме заперли в одном из кабинетов розыска. Без объяснений. Конечно, это было беззаконием. Конечно...

Но вот позвонили из машины сопровождения — Мещерского подобрали и везли в главк. Колосов спросил у него по рации: «Кто?» — «Астраханов! Но, Никита, он там был не один! — воскликнул Мещерский в великой тревоге. — Там, кроме него, были еще и...»

И вот тут-то Никита и понял окончательно: операция провалена. С такой фиговой подготовочкой ходить только в валенках по весне на охоту на глухарей. Но задержанный ждал. Работать с ним было необходимо. И перед тем как встретиться с фигурантом лицом к лицу, Никита еще раз мысленно суммировал то, что знал об этом человеке со слов Мещерского и из отчета Кати.

Конечно, не бог весть что, но все же какая-то информация. Какое-то поле для маневра. Особенно Никиту заинтересовал тот факт, что Астраханов, этот потомок некоего казачьего офицера, возглавлявшего в начале века военную экспедицию в какую-то там Тмутаракань, по зову крови — не иначе, крови буйной, терской казачьей по генам своим — не кто иной, как заядлый лошадник и даже, кажется, мелкий коннозаводчик. Колосов не забыл рассказ Мещерского о посещении конюшни, принадлежащей военным историкам в Берсеневке.

Мещерский особо подчеркнул, что Астраханов — великолепный наездник. Ну, что ж — это было уже кое-что. И если обратиться к архивам... Дело Сергея Головкина — Удава. Подмосковный потрошитель, на совести которого было более десятка детских жизней, тоже был страстным лошадником. Профессионально увлекался коневодством, работал на конеферме в подмосковных Горках. Никита отлично помнил фотографии Удава из спецальбома: потрошитель тоже был классным наездником. Фотографии запечатлели его верхом на великолепном сером в яблоках племенном жеребце — гордости конезавода. На лошадях же попроще Удав в свободное от работы и душегубства время катал в жокейской тележке окрестных мальчишек, слетавшихся на территорию конефермы «глядеть выездку» как мухи на мед.

Итак, прецедент «наездника» в криминальной практике уже имелся. Любовь к братьям нашим меньшим уживалась в душе Удава с самыми мрачными и жестокими страстями. Правда, чужая душа — потемки. За годы работы в милиции Колосов усвоил это очень четко, так что... Увлечение Астраханова он пока что просто взял на заметку в своих будущих наблюдениях и размышлениях над личностью этого так нежданно-негаданно попавшего в поле их зрения фигуранта. Однако все это пока что были лишь домыслы, криминальная лирика. Фактически же законных оснований не только к задержанию, но и для допроса Астраханова у них не имелось.

Дело могло окончиться грандиозным скандалом. А то еще и чем похуже, учитывая связи и «крышу» «югоармейцев». Но Никита за годы работы в розыске усвоил и другое: волков бояться — в лес не ходить. А уж если ходить, то... Если уж топать с берданкой на глухарей...