Одним из таких дел являлась дипломатия. Геринг питал определенную неприязнь к служащим Министерства иностранных дел, «людям, которые все утро точат карандаши, а вечерами посещают светские чаепития». Он, видимо, страстно желал возглавлять это ведомство. К тому же Гитлер считал его ценным эмиссаром. Поэтому Геринг постоянно занимался вопросами внешней политики. Швеция, где он часто бывал, естественно, считалась его заказником. И даже несмотря на то, что шведы всегда принимали его довольно сдержанно, Гитлер упорно продолжал считать Геринга специалистом по Скандинавии. Это, впрочем, не всегда было плюсом, поскольку всякий раз, как шведские газеты осуждали преступления гитлеризма, Геринг получал разнос за то, что не смог заставить их замолчать… Поскольку же, пытаясь запугать шведскую прессу, в частности «Гётеборгскую газету торговли и мореплавания», он всякий раз лишь делал из себя посмешище в глазах всей Скандинавии, «первый паломник фюрера» вскоре очутился в замкнутом круге, выход из которого ему так и не удалось найти…

Геринга в рейхсканцелярии также считали специалистом по итальянским вопросам со времен его первой поездки в Рим в 1924 году, которая, как мы помним, не принесла ему славы… Но и три его посещения Италии в течение 1933 года тоже не увенчались успехом, потому что хорошо информированный Бенито Муссолини испытывал презрение к «бывшему клиенту психиатрической больницы», потому что Геринг довольно грубым тоном говорил с дуче о планах Гитлера, и, наконец, потому что посол Германии в Риме фон Хассель, следуя указаниям министра иностранных дел фон Нейрата, при любом удобном случае объяснял своим итальянским коллегам, что «Геринг […] не занимается вопросами внешней политики рейха». Посему Муссолини попросил Гитлера проследить за тем, чтобы германо-итальянские отношения «развивались по общепринятым дипломатическим каналам без привлечения специальных эмиссаров». И фюрер с этим согласился…

Геринга это ничуть не смутило, он перенаправил свои дипломатические интересы на Балканы. Пятнадцатого мая 1934 года вместе с Мильхом, Кёрнером и принцем Филиппом Гессенским он предпринял большое турне по столицам стран юго-восточной Европы, начиная с Будапешта и заканчивая Афинами, и побывал попутно в Праге, Белграде, Софии и Бухаресте. Свою задачу он видел в том, чтобы одновременно изолировать Австрию и вбить клин между Малой Антантой и Францией с Италией. В ходе многочисленных переговоров Геринг добился некоторых успехов в Югославии и в Болгарии, но взаимоотношения между Балканскими странами были очень напряженными, и его самые смелые инициативы имели весьма печальные последствия. Так, его заявление румынскому королю Каролю о том, что Германия никогда не согласится на пересмотр границ в пользу Венгрии, были крайне негативно восприняты в Будапеште. Рейхсминистерству иностранных дел пришлось срочно предотвращать скандал.

В Польше все складывалось иначе. Германо-польский пакт 1934 года был подписан без участия Геринга, а его первая поездка в Польшу состоялась в конце января 1935 года. Официально он прибыл туда «на охоту», но визит был тщательно спланирован в рейхсканцелярии. В ходе трехчасового совещания Гитлер дал своему эмиссару четкие инструкции относительно того, что тот должен говорить в Варшаве: вопрос о Польском коридоре[161]уже не должен был рассматриваться в контексте территориального спора между странами, проявлявшими взаимную заинтересованность в «обеспечении защиты от русских». И в варшавском дворце, и в ходе официальной охоты в Беловежской Пуще Геринг, видимо, добросовестно выполнил свою задачу, так как министр иностранных дел Польши Шембек написал 10 февраля 1935 года польскому послу в Берлине Липскому: «Геринг зашел очень далеко, предложив нам чуть ли не антирусский союз и совместное наступление на Москву».

Но в Варшаве последнее слово оставалось за маршалом Пилсудским, которому большой опыт не позволил поддаться такому искушению: он понимал, что нападать на такого мощного соседа, как СССР, нельзя, а предложение немцев явно направлено на то, чтобы поссорить Польшу с Францией и Советским Союзом. Но от этого Геринг не перестал быть в Польше привилегированным гостем. Он снова приехал туда 17 октября на похороны Пилсудского. Посол США в Москве Уильям Баллит, прибывший в Варшаву по тому же поводу, так описал Геринга в своем письме Рузвельту: «Геринг опоздал и в собор вошел с видом немецкого тенора, исполняющего роль Зигфрида. Впрочем, размерами он вполне походил на оперного певца: диаметр его зада достигал метра. Для того чтобы верх казался таким же широким, как низ, он подбивал ватой плечи мундира, по пять сантиметров с каждой стороны, но это не помогало: плечи настолько расширить было просто невозможно. […] Глаза его выдавались из орбит, словно у него была больная щитовидная железа или он постоянно употреблял кокаин». Но Баллиту пришлось признать, что Герингу удалось добиться психологического эффекта: «Он приковал к себе всеобщее внимание сразу же при появлении в соборе, и похороны Пилсудского превратились в торжественное появление на сцене в первом акте Германа Геринга. При прохождении кортежа от собора до аэродрома – три часа под моросящим дождем – я шел позади Зигфрида, который, замечая фотокамеры, сразу же принимал театральную позу. […] На следующий день в Кракове похоронная процессия прошла до Вавельского замка, старинной резиденции польских королей. Католическая церковь сумела организовать по-настоящему великолепную панихиду. Однако она оказалась слегка затянутой, и Геринг задремал…»

Но очень скоро очнулся, вспомнив, что в сферу его дипломатических интересов входят и франко-германские отношения. Они отличались напряженностью после заключения франко-советского пакта, но Геринг чуть ли не всю вторую половину дня провел с членами французской делегации, в состав которой входили министр иностранных дел Лаваль, Роша[162]и маршал Петен. Переводчик Пауль Шмидт так описал двухчасовую встречу Геринга с Пьером Лавалем: «Тучный и грузный Геринг, отличавшийся прямолинейностью, сразу же перешел к делу, не вдаваясь в дипломатические тонкости. “Полагаю, вы поладили с большевиками в Москве, господин Лаваль?” – сказал он, затронув сразу же наиболее деликатную тему франко-советского пакта о взаимопомощи. “Мы в Германии знаем большевиков намного лучше, чем вы во Франции, – продолжал он. – Мы знаем, что ни при каких обстоятельствах нельзя иметь с ними никакого дела, если желаете избежать неприятностей. Вы столкнетесь с этим во Франции. Увидите, какие трудности создадут вам ваши парижские коммунисты”. Затем последовала гневная тирада против русских, в которой он использовал те же слова, что произнес Гитлер при встрече с Саймоном[163]. […] Я как переводчик, естественно, очень внимательно следил за всеми индивидуальными оборотами, что позволило мне убедиться, насколько близко приспешники Гитлера следовали за своим хозяином. Иногда казалось, будто проигрывали одну и ту же граммофонную пластинку, хотя голос и темперамент были разными. […] Очень убедительными словами Геринг убеждал Лаваля в желании Германии достичь общего урегулирования отношений с Францией. Конкретные детали не упоминались. […] Беспристрастного человека не могло не убедить то, что Геринг, только что выпустивший пар в адрес русских и Лиги Наций, пользуясь языком человека с улицы, был искренен, когда сказал: “Можете не сомневаться, господин Лаваль, что у немецкого народа нет большего желания, чем заключить наконец мир после столетней вражды с его французским соседом. Мы уважаем ваших соотечественников как храбрых солдат, мы восхищаемся достижениями французского духа. Давнишнее яблоко раздора в Эльзас-Лотарингии больше не существует. Что же еще мешает нам стать действительно хорошими соседями?” Эти слова явно произвели должное впечатление на Лаваля…» Действительно, трудно было лучше усыпить бдительность противника… Как бы там ни было, даже немецким дипломатам в Варшаве пришлось признать, что этот визит Германа Геринга в Польшу оказался весьма успешным.