— Полно говорить вздор, несравненная Франческа! — возразил Панкрацио. — Никогда Бартоломео ди Понте не прикажет прогнать нас, потому что тогда некому будет расточать ему похвалы по всему городу. Но я прощаю тебе твои угрозы, потому что знаю, как женщины любят незнакомцев.

— Берегись! — добавил Корпозеко. — Берегись, как бы не посыпался по твоей милости град проклятий на твоего господина, когда он выйдет прогуляться на площадь Святого Марка! Мы знаем лучше тебя, кто достоин или недостоин милостыни… Прикажи же африканцам вытолкать этого бродягу, а иначе мы сделаем это сами.

Горничная онемела от гнева.

Между тем Джиованна, появившаяся незаметно для нищих, вошла вдруг в толпу. Они почтительно расступились перед нею, не переставая, однако, ворчать.

— Так вы не боитесь действовать против заповедей Господа Бога, именем Которого вы просите еду? — проговорила молодая девушка с негодованием. — Так у вас нет жалости к другим, между тем как вы требуете ее для себя? Так вы считаете только себя вправе просить милостыню… Хотите одни пользоваться нашим состраданием?

— Нет, синьорина, нет! — отозвался толстый Панкрацио. — Но если человек вынужден жить милостью благодетелей, то ему очень грустно видеть, что его кусок хлеба отдается чужаку, пришедшему неизвестно откуда.

— Значит, вы относитесь к нему так недоброжелательно только лишь из жадности?

— Он молод и может работать, — заметил Корпозеко угрюмо. — Это просто лентяй. Зачем же поощрять лень?

— А на каком основании говорите вы это? — спросила Джиованна с презрением. — Как же можно обвинять человека в чем бы то ни было, не зная его? Разве расспрашивают о причинах бедности, прежде чем оказать поддержку? Разве можно оскорблять погибающего, вместо того чтобы протянуть ему руку помощи? Надо поставить человека на ноги, а потом уж и спрашивать, отчего он упал. Иисус Христос спас нас всех ценой Своей крови, не делая различия между виновными и невиновными. Кто из вас может утверждать, что не заслужил испытаний, ниспосланных ему Господом Богом? Неужели же вы все образцы кротости, храбрости и трудолюбия? Вы говорили недавно, что молитесь постоянно за нас. Но неужели вы думаете, что мы облегчаем по мере возможности ваши страдания только при том условии, что вы будете молиться за нас и хвалить по всему городу? Если вы думали таким образом, то разуверьтесь в этом и дайте моим невольникам хороший пример, стараясь помочь этому несчастному, который изнемог от голода.

Говоря это, девушка отдала Франческа знаком приказание раздать роптавшим нищим предназначенные им деньги. Служанка не могла удержаться, чтобы не заметить Панкрацио и Корпозеко:

— Вы еще счастливы, что отделались так дешево. Синьорина уж слишком добра! Если б вы имели дело со мной, то ушли бы отсюда с пустыми руками, карманами и желудками!

— Вы все шутите, драгоценная Франческа, — ответил Панкрацио с ухмылкой. — Но я не могу обижаться на вас, потому что вы заботитесь о нас, как мать о своих детях…

— Да, — заметил Корпозеко с горькой улыбкой. — Служанке приказано заботиться о нас, а сама синьорина заботится о молодом человеке, пришедшем Бог знает откуда.

— Молчите, змеиные языки! — вскричала Франческа. — Да ниспошлет на вас Господь все те болезни, на которые вы жалуетесь сейчас совершенно напрасно! Это было бы справедливым наказанием за вашу неблагодарность. Собаки и те лучше вас: они не накидываются на тех, кто дает им подачку.

Корпозеко, взбешенный последним замечанием служанки, выпрямил свой длинный худой стан и произнес визгливым голосом:

— Вы говорите, что я не стою и собаки — пусть будет так!.. Но я презираю женщин, которые болтают как попугаи, сами не зная что, и не связываюсь с ними. Несмотря на вашу брань, я все же буду ходить по городу с гордо поднятой головой, так как все знают меня как честного и совестливого нищего, — добавил он, взглянув мельком на незнакомца.

Франческа пожала плечами и молча отвернулась, между тем как Джиованна приказала невольникам подойти к молодому человеку.

— Отнесите этого несчастного в сад, на ступени фонтана! — продолжала она. — Франческа, сделай все возможное, чтобы возвратить его к жизни и восстановить его силы… Идите же. Я скоро догоню вас.

Служанка и невольники поспешили исполнить приказание Джиованны, а нищие разошлись в разные стороны.

Девушку волновали какие-то странные предчувствия. Ночная сцена на берегу во время бури сильно подействовала на ее сердце и ум: она любила теперь уж не слепой любовью, а отдавала себе строгий отчет в своих чувствах. Джиованне казалось, что несчастье, постигшее гордого Сиани, приблизило его к ней.

Он стал теперь ей равным: пропасть, разделявшая их до сих пор, исчезла; дочь негоцианта была почти готова радоваться приговору сената относительно Валериано. Наконец-то она могла считать любимого принадлежащим ей. Сиани не будет больше мечтать о славе и почестях, он отдастся всецело любви, и будет думать только о ней, о ней, дочери простого купца, которая задалась мыслью вознаградить его за обманутое честолюбие. Но что же случилось с ним после ужасной ночи, в которую она встретилась с Валериано на берегу бушевавшего моря? Увидит ли она его, и когда произойдет это свидание?

Задавая себе такие вопросы, молодая девушка прошла в сад. Увидев возле фонтана невольников и служанку, хлопотавших вокруг незнакомца, она отогнала преследовавшую ее мысль и прибавила шагу, направляясь к ним. Но каково же было ее удивление, когда она узнала в бледном молодом человеке, слабо улыбавшемся Франческа, дорогого ей Валериано?

Смертельная бледность разлилась по лицу Джиованны, и сердце ее страшно заныло.

Тревожно осмотревшись вокруг, она приложила палец к губам и прошептала:

— Валериано! Вы здесь! О, как же вы неосторожны!

При виде любимой девушки луч счастья сверкнул в глазах Сиани, и он посмотрел на нее с такой любовью, что она забыла мгновенно и свои опасения, и свое горе. Франческа удалила невольников, а сама пошла к садовой калитке выполнять обязанности часового.

Джиованна долго стояла как прикованная к месту, и прекрасные глаза ее смотрели с тревогой на гордое, хотя и бледное лицо патриция.

Девушке казалось, что перед ней находится дух, принявший образ Сиани, который вот-вот улетучится, если только она пошевельнется или произнесет хоть слово.

Но Сиани скоро вывел ее из заблуждения. На щеках патриция вспыхнул яркий румянец, и прежняя его слабость уступила место лихорадочной живости. Он схватил руку девушки и покрыл ее горячими и страстными поцелуями.

— Я хотел увидеть вас еще раз, Джиованна, — сказал молодой человек, — так как согласился жить единственно из любви к вам.

— А вам разве приходила мысль о смерти, Валериано? — спросила она с нежным упреком.

— О, если б не вы, то что еще могло бы привязать меня к этой бесцельной и печальной жизни?! — произнес Сиани. — Меня не лишили свободы, но я покинут всеми. Меня никто не хочет знать, и даже лучшие из друзей отвернулись от патриция, заподозренного в измене сенатом… Да, Джиованна, я отверженный… Я изгнан из дома своих предков, лишен всех прав гражданства и не смею просить ни у кого поддержки. Даже дож Виталь Микели, мой дядя, который любил меня, как сына, отказался от моих услуг. Я не могу теперь даже стать в ряды бойцов за благо родины!