Осенью Светлана пригласила своего студента на поездку в тайгу для сбора дикого винограда. Эту поездку организовал муж сестры Октябрины. Ехать пришлось на крытом брезентом грузовике. В кузове разместилось человек десять, в основном женщины. Грузовик мчался, подпрыгивая на ухабах. Парочка накрылась каким-то покрывалом и самозабвенно целовалась. А когда на особенно большом ухабе они выглядывали из-под этой хламиды, то ловили на себе завистливые и все понимающие, с легкой грустинкой женские взгляды.

Для них уже все осталось в прошлом, а для этих двоих только начиналось. Лицо Светланы заливалось краской, и она, прикрыв ладошкой припухшие губы, снова ныряла под спасительную ткань покрывала.

Винограда набрали много, но Евгению довезти его до дома не удалось. На злополучном Пушкинском мосту он свалился с велосипеда, и от винограда осталась только сплошная фиолетовая масса.

Скромная студенческая свадьба состоялась 22 декабря в день зимнего солнцестояния – самый короткий день и самая длинная ночь в году. На свадьбу приехала почти вся группа, в которой учился Евгений. Светлана слышала, что потом в институте ему за срыв занятий здорово досталось.

А комитет комсомола института направил им поздравление, выполненное на плотной бумаге с золотым теснением. Но когда его зачитывали, оно упало в свадебный торт, Светлана его подхватила, но следы от торта остались до сего времени. Вот так и закончилась юность. Бодрым шагом надвигалась молодость.

Конечно, студенческая свадьба начала 60-х никакого сравнения с нынешними пышными торжествами по этому поводу не имеет. В назначенное время Светлана с женихом прибыли в Ленинский районный ЗАГС г. Владивостока, где под мелодию «Веселись, негритянка» были произведены необходимые процедурные действия вплоть до традиционного бокала шампанского, и гражданка Потопяк стала Гуримовой Светланой Ивановной.

От той свадьбы у Светланы осталась единственная фотография, запечатлевшая счастливую чету молодоженов перед чиновничьим загсовым столом. Других фотографий не осталось: то ли пленку засветили, то ли фотоаппарат разбили.

Евгению оставалось до окончания института почти три года. Нельзя сказать, что жили они в полном достатке, но и не бедствовали, и даже откладывали кое-что, готовясь к будущему переезду. А ведь жили практически на два дома. Евгений подрабатывал то учителем в школе, то в газете, но каждую субботу (после занятий, конечно) и воскресенье, а тем более праздники, каникулы и дни подготовки к экзаменам проводил в Уссурийске. Светлана жила все в том же одряхлевшем «купеческом» доме на Тимирязевской.

Вспоминая прошедшее время, она невольно отмечала, что эти дни были самыми счастливыми в их жизни.

Студенческие годы Евгения пришлись на конец 50-х – середину 60-х годов, время хрущевской «оттепели», время поэтов Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко… время «стиляг», «физиков и лириков».

Евгений выступал с чтением своих стихов на смотрах студенческой художественной самодеятельности, был внештатным корреспондентом краевой комсомольской газеты «Тихоокеанский комсомолец» и передачи Приморского краевого радио «Молодые романтики Приморья».

На одном из творческих вечеров, проходившем в Пушкинском театре, Евгений прочитал свое стихотворение, написанное под впечатлением стихов университетского поэта Ильи Фанькова.

Университетскому поэту Илье Фанькову

Когда Евгений спустился в зал, его окружила группа студентов из университета. Его оттеснили в угол. Раздались негодующие возгласы:

– Ты на кого голос поднимаешь?

– Да ты знаешь, что Илья – это будущий великий поэт?!

Вот-вот бы начаться потасовке, да тут подоспели сокурсники-самбисты. Хиловатые студенты из университета спешно ретировались.

Коммунизм, как показала жизнь, так и не удалось построить никому из нас, хотя Никита Хрущев обещал построить его в 1980 году…

Евгению даже предложили выступить вместе с другими начинающими поэтами на только что созданном краевом телевидении. От ярких софитов веяло нестерпимым жаром, и пока очередь дошла до него и он прочитал свои стихи, с него сошел не один литр пота…

Однажды за один вечер он написал рассказ «из жизни» и отнес его в молодежную редакцию «ТОКа», так называли газету «Тихоокеанский комсомолец!.

Рассказ назывался «Подарок»:

«До Нового года оставалось две недели. Озорник-мороз безжалостно щипал уши, деревянил руки, забирался под рубашку и холодным комочком прокатывался по всему телу, вызывая неприятную дрожь.

Их комсомольская группа бригадмильцев вышла на очередное дежурство.

– Вот это колотун, – простучал зубами Володя Луцков. – Пойдем лучше в кино, а?.. Ну, разве в такую погоду тунеядцы… – начал было волынить он, но тут же осекся под укоризненным взглядом комсорга Тани Захаровой и пробурчал:

– И пошутить-то нельзя…

Таня глазами показала на идущего впереди Витальку Круглого:

– А ему каково?

На Витальке был старенький плащ, коричневый, потертый на локтях, а около самого воротника протянулась неумелой штопкой дорожка из черных ниток. Старенький плащ вот уже третий год укрывал Витальку от дождя и снега, а вот от холода – вряд ли…

Виталька Круглый учится на третьем курсе механического факультета. Нет у Виталия ни отца, ни матери, может, и фамилия у него такая потому, что круглый он сирота. Еще на первом курсе прозвали его Эдисоном за то, что может он и приемник собрать, и на станке работать, и мотор у автомобиля починить.

Неприметный с виду Виталька: светлые пушистые волосы, немного вздернутый нос с веселыми конопушками и вечно удивленные глаза.