Вспыхнув в последний раз ярко-белым светом, ракета прогорела, тотчас погрузив окружающее пространство в кромешность.

Майор Герасимов проворной юркой ящерицей выполз вперед, зная, что троица разведчиков немедленно последует за ним. Чувствовал телом каждый бугорок потревоженной взрыхленной земли, то прижимаясь к ней покрепче, чтобы пролезть под нагромождениями колкого железа, то слегка приподнимаясь, чтобы переползти очередное препятствие.

Заползли в глубокую воронку, находившуюся точно на середине между немецкими и советскими окопами.

– Закурить бы, – мечтательно произнес сержант, присевший рядом. – Хотел перед выходом затянуться, а потом глянул, а махорка-то отсырела.

– А что не сказал? – удивился Потап. – Есть у меня махорка, не поскупился бы.

– Это дедовская махорка. А он понимает толк в куреве. Она такая крепкая, что горло дерет. Привык я к ней, другую курю только по крайней нужде. Остальной табак мне ребячьим баловством теперь кажется. Помню, дед лупил меня в детстве розгами, когда я у него потихонечку этот табачок таскал, а вот сейчас сам большой пакет прислал. Так и написал «Кури внучок, сколько хочешь. Только фашистов бей побольше! А если закончится, так я тебе еще вышлю». Всего-то неделю назад получил, думал, что до конца войны хватит. А сейчас смотрю, на самом дне только и осталось.

Выглянув из воронки, Герасимов увидел танк «ИС-2», стоявший вблизи немецких позиций. В ночи его можно было бы принять за невредимый. Основательно прогоревший, растопив вокруг себя снег, днем он выделялся, словно черное пятно на белом снежном покрывале. Из всего экипажа удалось спастись только заряжающему, сумевшему выбраться из башни прежде, чем все вокруг полыхнуло.

На войне время всегда течет неодинаково – то оно вдруг замедляется, напоминая бесконечность, когда лежишь под свистящими над головой пулями, а то вдруг неожиданно ускоряет свое течение, когда выпадает час роздыха. Какие только мысли не полезут в голову, когда находишься в воронке от снаряда и не знаешь – будешь жить в следующую минуту или под все прожитое подведет черту пуля снайпера. Хотя о скверном лучше не думать, повременить…

Война неожиданно взяла паузу на отдых, установилась тишина. Майор Герасимов глянул в темное небо. Где-то в самой глубине черноты вдруг неожиданно из каких-то неведомых корневых глубин мироздания проступило несколько едва заметных светлых точек.

Оставалось минут десять ожидания. Нужно было доползти до танка быстрее, чем начнется пальба. На войне все зыбко и неустойчиво, и там, где какое-то мгновение назад установилась тишина, вдруг неожиданно разразится продолжительная канонада.

– Идем дальше, – произнес Герасимов и, выскользнув из воронки, пополз в сторону подбитого «ИС-2», стоявшего на пригорке и поднявшего пушку в сторону противника. Даже сейчас, неподвижный и мрачный, застывший памятником, лишенный всех боевых свойств и качеств, он выглядел весьма грозно. И майор Герасимов вдруг поймал себя на том, что с некоторой затаенной надеждой ожидал поворота башни. Однако воскрешения не произошло. Теперь эта была всего лишь груда бронированного железа, за которым можно было отыскать крепкую защиту.

Расторопно пролезли под танк, распарывая о куски обгоревшего железа маскхалаты.

– Сейчас начнется, – произнес майор Герасимов.

Уже в следующую минуту с советских позиций пальнули тремя красными ракетами. Они даже не успели прогореть, как ударил артиллерийский залп. Метрах в ста от застывшего танка в воздух взметнулись бревна разбитого блиндажа. У самой реки взорвалась бочка с бензином, и яркое пламя, взметнувшееся к небу, осветило темные камни средневековой крепости. На верхних этажах крепостной стены произошло оживление. Гулко застучал крупнокалиберный пулемет. Над советскими позициями разорвались мины. Плотный артиллерийский огонь не давал расчету подойти к орудиям. Демаскируя себя огненными вспышками, палили спрятанные в окопы тяжелые танки. Скрываясь за укрытиями, стреляли танки; из-под маскировочных сеток палили самоходные артиллерийские установки.

Плотность огня все более увеличивалась. По застывшему танку крепко ударил снаряд и, отрекошетив, взорвался на нейтральной стороне. Потом просыпанным горохом застучала по башне пулеметная очередь. Майор Герасимов невольно вжал голову в плечи, опасаясь, что одна из пуль может уйти под корпус танка. И всюду, куда ни глянь, дорожки от трассирующих пуль.

Еще один удар снаряда, пришедшийся прямо по гусенице танка. Треки разомкнулись, и покореженная гусеница охотно слетела с колес. Дохнуло едким запахом сгоревшего тола, и майор Герасимов, не в силах сдерживаться, громко закашлял, справляясь с першением в горле. Становилось жарко. Еще один близкий разрыв, метнувший под танк охапку обожженной земли. Майор Герасимов почувствовал на губах приторный, замешанный на порохе и крови вкус земли. Увидел, как справа от него отирает губы тыльной стороной ладони Макар. Не по нраву пришлась чужая землица.

Совсем скоро артиллерийские залпы, разрывы, пулеметные очереди, свист мин вдруг слились в единый затяжной непрекращающийся гул, с невероятной силой давивший на уши. Грохот советской артиллерии сливался с разрывами вражеских снарядов, стрекотней пулеметов и свистом мин. В воздухе устойчиво повис смрад жженого тола.

Теперь разрывы раздавались немного в стороне, давая возможность вылезти из-под танка.

– Идем, – махнул рукой майор Герасимов. – Пора!

Уверенно, преодолевая собственный страх, вылез из-под танка и пополз в сторону небольшого бугра, на котором густо произрастали невысокие голые кусты.

В действительности это был блиндаж, в котором разместился командир батальона. Еще вчерашним вечером его заприметил снайпер, когда наблюдал за немецкими позициями. Он мог не однажды пристрелить офицера, проявившего беспечность на переднем крае, но решил рассказать о своих наблюдениях разведчикам. Информация пригодилась, и вот сейчас они направлялись именно к обнаруженному блиндажу.

На пути еще одна глубокая воронка. Дружно скатились вниз. Метрах в ста от них, значительно выпирая в нейтральную зону, находилось немецкое боевое охранение, в котором несли дежурство шесть пехотинцев. Их можно было бы уничтожить единственным снарядом, но решили этого не делать. За время наблюдения к охранению успели уже привыкнуть, даже каждому из фрицев дали условные имена. А потом в их присутствии имелась немалая польза. Изучили их привычки, и выяснилось, что больше всего за советскими позициями наблюдает тощий немец, которого прозвали Ганцем. Вот только смотреть по сторонам он отчего-то не любил, полагая, что всецело защищен от флангового огня другими наблюдателями.

Танк, стоявший вблизи немецких окопов, закрывал видимость и позволял проводить скрытое передвижение.

От ленты траншей, выдававших свое расположение высоким бруствером, к окопу боевого охранения вел узенький переход, который сейчас выделялся на черном поле тоненькой кривой черточкой. А впереди из окопа боевого охранения торчала каска Ганца, пытливо всматривающегося в позиции русских, ожидая очередной атаки пехоты.