— На Кавка-а-азе? — в изумлении протянула Нонка, остановилась и вытаращилась, как на ненормальную. — На каком Кавказе? Я же его видела вчера. На премьере у Ефремова. Еще подумала: а чего это он не с тобой явился?.. Ай… кхе-кхе-кхе… извини… что-то в горло попало… — Нонка долго откашливалась в сторону, прикрывая рот ладонью, а потом, пунцовая до корней волос то ли от кашля, то ли оттого, что, не подумав, брякнула лишнее и теперь не знает, как выпутаться, вдруг подслеповато сощурилась и заявила, что запросто могла ошибиться. Зрение стало совсем хреновое.

— Уже пора очки носить! — Принужденно расхохотавшись, Нонка посмотрела на часы, заторопилась: — Ой, ребята, мне пора! У меня в два прогон в Вахтанговском театре… — и крикнула уже на бегу: — Девчонки, я вас це! Люськ, позвони обязательно! Приходи в гости! Или на студию!

«Святые» глаза смотрели на нее с укором. Марк придвинулся, коснулся губами ее колена и в третий раз задал вопрос, на который она упорно не хотела отвечать:

— Так кто тебе сказал эту чушь? Кто видел меня во МХАТе, где я, конечно же, не был, потому что не мог быть? Лю, скажи, в противном случае наш разговор теряет всякий смысл.

— Нонка… — не выдержала ласкового напора Люся.

— Ах, вот откуда ветер дует! Как же я не сообразил сразу! — с облегчением рассмеялся он, сверкнув ослепительно-белыми на загорелом лице зубами. — Наивная моя девочка, почему тебе не пришло в голову, что твоя так называемая подруга элементарно врет? Да будет тебе известно, отвергнутые бабы — феноменально коварные, лживые существа. Такое выдумают, что не приснится ни в одном кошмарном сне! Сама подумай, как я мог быть в Москве, если я только что с самолета?

Раскрытый чемодан с мятыми вещами, еще влажные от морской воды плавки и полотенце, корзина с фруктами, бесспорно, подтверждали его слова, но, с другой стороны, плавки и полотенце можно намочить специально, а виноград и яблоки купить на Черемушкинском рынке. Вместе с корзиной.

— Ты должна верить мне, а не какой-то там Нонке! — Марк так требовательно сжал ее руку, что подаренное им золотое кольцо с серой жемчужиной больно впилось в пальцы. — Она просто завидует тебе, а зависть, как известно, — самое страшное, разрушительное чувство. Вспомни «Моцарта и Сальери» или андреевского «Иуду Искариота». Зависть — куда более распространенный порок, чем кажется таким безгрешным натурам, как ты. Стадами смертных зависть правит! — весьма справедливо заметил однажды Вильгельм Кюхельбекер.

— А что мне завидовать? — от отчаяния заплакала Люся, уже не зная, кому и верить. — Нонка окончила университет, она теперь редактор, а я кто? Никто. Вернее, не пойми кто. Мечусь между тобой и Ростокином и постоянно испытываю чувство вины перед теми, от кого сбегаю. Перед тобой, перед Лялькой, а больше всего перед Нюшей. Пусть мама обожает внучку, но она же работает! Ей бы в выходные отдохнуть, выспаться, а она два дня неотлучно находится при ребенке. По вечерам ей тоже покоя нет, и ночью Лялька без конца плачет, будит ее. В общем, мы Нюшу совсем заездили.

Марк кисленько сморщился и, поднявшись с колен, пересел с ковра на край дивана, разложенного и застеленного свежим бельем к приезду хозяина. Но сегодня, вернувшись после долгой разлуки, он почему-то не спешил призывно откинуть одеяло и доказать декларируемые любовь и верность. Неужели же он так устал в дороге? Или все-таки в чужой постели?

— Есть миллион вариантов, чтобы не заезживать нашу бесценную Нюшу, — заявил он с вялым раздражением, тоже совсем не характерным для его темперамента, — но вы не хотите меня слушать. Говорил, пусть увольняется с работы. Ее несчастные сто рублей в месяц я готов ей компенсировать. Не желает. Говорил, наймите няньку, вы тоже против.

— Няньку Нюша мне не простит. Она считает, что, если уж я не работаю, то должна заниматься ребенком. У нее свои представления о жизни, не такие, как у нас с тобой. Если я начну настаивать, мы опять с ней поссоримся, и всем будет только хуже. Я подумала, не отдать ли Лялю в детский сад, но мама говорит: жалко, мала еще.

— В детский сад? — По-актерски выразительное лицо Марка вытянулось от удивления. Как будто он впервые услышал о существовании учреждения под названием «детский сад». Вот и получалась, что при всех своих «миллионах вариантов» по-настоящему, всерьез он ни разу не задумался о том, как наладить их жизнь. — А что? Отличная мысль. Вовсе она не мала. Вполне себе самостоятельная девица. Во всяком случае, постоять за себя сумеет, можешь не сомневаться. Никому не даст спуску! Правда, правда, пора нашей куколке привыкать к советскому, коллективистскому образу жизни!

Всегда готовая согласиться с ним, сейчас Люся не кивнула в ответ, потому что такое решение ничего не меняло по сути. Она надеялась, что Марк хоть слово скажет о перспективах их совместного будущего, но он опять ушел от серьезного разговора и, выбросив из головы скучные житейские проблемы, начал разбирать чемодан. Выставлял на ломберный стол очередной улов — антикварные вещицы, которые ухитрился отыскать даже в паршивом курортном городишке. На поиски этого барахла он нашел время, а позвонить лишний раз — почта, видите ли, далеко!

— Чтобы Лялю взяли в детский сад, я должна представить справку с места работы, а где я ее возьму?

— Ну, это не вопрос, — невозмутимо через плечо отозвался «антиквар», всецело поглощенный своими новыми приобретениями. — Смотри, Лю, какой я надыбал подсвечник! Всего за двадцатку. А здесь он потянет на все двести… — Не услышав положенных восторгов по поводу потемневшего от времени серебряного подсвечника в стиле модерн, Марк обернулся и, скорчив шутливо-скорбную физиономию, подмигнул: — Не горюй, краса моя ненаглядная! Работа не волк, в лес не убежит. Завтра утром позвоню Григорию, и он оформит тебя по всем правилам. Тем же реквизитором или костюмером. Ради такого благородного дела он обязательно изыщет ставку. Ты будешь числиться, а Гришка — деньги получать.

Вместо того чтобы обрадоваться, она расстроилась еще больше: если все так просто, то почему Марк не подумал об этом раньше? Ведь тогда у нее уже давно мог бы идти трудовой стаж. Вывод напрашивался сам собой: Марку на нее абсолютно наплевать!.. От обиды и безысходности сами собой брызнули слезы. Именно сами собой, а вовсе не для того, чтобы разжалобить Марка. Тем не менее только слезы, оказывается, и могли заставить его отложить лупу и на минуту забыть про свои чертовы подсвечники.

— Плакса-вакса, гуталин, на носу горячий блин! — ласково поддразнил он, снова бухнувшись перед ней на колени, и стал тормошить, щекотать, целовать. — Рыбка моя золотая, что ж ты опять-то завелась? Мы же с тобой все решили, пришли к обоюдному согласию. Ну о чем ты? Молви хоть слово…

Слова буквально рвались из души, но высказать их она не могла. Это Марку ничего не стоило бы произнести сейчас: выходи за меня замуж, — а ей просить: женись на мне — казалось безумно унизительным.

— Не переживайте, мамашка! Сдадим девку на пятидневку и снова будем кайфовать!

Понятно, что он всего лишь шутил, пытался развеселить, и в другое время Люся расхохоталась бы, бросилась ему на шею и зацеловала в ответ на его поцелуи. Но после встречи с Нонкой в ней все словно перевернулось и, как бы ей того ни хотелось, она больше уже не могла быть прежней.