Я, как тогда, положила руку ему на плечо и в тот же миг, двигаясь в гуще гостей, осознала, как отчаянно сражалась в последние годы с этим воспоминанием, на каждом празднике стараясь загнать его как можно глубже, потому что оно бы все смело. Вот почему я только рассеянно интересовалась новостями, когда Джо и Маша возвращались от Василия. Теперь мне было проще объяснить свой гнев, когда он не приехал попрощаться с Джо. В глубине души я мечтала встретиться с ним, хоть и боялась этого. В вечер похорон Маша напомнила мне об этом, намекнув на мой первый праздник в отеле. У меня ушах звучал ее голос: «Иди, голубка, иди танцуй». Возможно, она хотела бы, чтобы моим партнером был ее сын, а не Самюэль. Двадцатью годами раньше она видела, как мы танцуем. Все нас видели.

Василий обнял меня, властно положил ладонь на спину и поймал мой взгляд.

– Последний раз в жизни я танцевал с тобой, – сообщил он.

– Ты помнишь?

Его улыбка была невыносимо грустной.

– Помню ли я? Как тебе могло прийти в голову, что я забыл?

Он закружил меня, увлекая в танец, так неожиданно, что я не успела среагировать. Он направлял, вел меня. Он по-прежнему танцевал так же хорошо, с грубоватой чувственностью, не терпящей никакого сопротивления. Его жесты не были робкими, он не слегка касался меня, а уверенно обнимал, прижимал к себе. Ткань платья ласкала мои ноги, когда он кружил меня. Василий обретал власть над моим телом, над моим сердцем. Я была растеряна, я повиновалась, и мне это нравилось.

Музыка стала более медленной и томной. Теперь наши тела были единым целым, Василий баюкал нас, следуя ритму, а я покорно подчинялась.

– Вот почему я попросил тебя дать мне еще немного времени: хотел, чтобы несколько минут ты была только моей, как двадцать лет назад, – проговорил он мне на ухо.

Но тут нас призвали наши обязанности. Нас требовали и «Дача», и клиенты. Праздник завершался. Неужели это возможно?

Василий провожал родительских друзей, торговцев, соседей к их машинам, я занималась клиентами на крыльце – желала им спокойной ночи, отдавала ключи тем, кто побоялся потерять их на танцполе. Конечно, завтра «Дача» проснется позже обычного, но ведь она не будет спать весь день. Только немного передохнет. Во дворе временные работники суетились, разбирая столы и складывая штабелями стулья. Музыканты прятали инструменты. Шарли и его помощники приводили в порядок кухню. После отъезда последних гостей Василий тоже взялся за работу.

Когда двор был приведен в приемлемый вид, Шарли и Амели со своими детьми на руках подошли ко мне.

– Мы уезжаем, – объявили они, – и отвезем Габи.

– Он еще здесь? – удивилась я.

Мой лучший друг устало усмехнулся и кивнул. Габи был с Василием, они прощались, заключив друг друга в объятия.

– Он помогал нам на кухне. Можешь себе представить размеры бедствия.

– Алекс и Роми ждут тебя в холле, – сообщила Амели. – Я предложила проводить их до маслобойни, но они хотят дождаться тебя.

– Спасибо. Счастливого пути, и до завтра.

Шарли пошел забирать вконец растроганного Габи, который настоял на том, чтобы подойти ко мне попрощаться.

– Джо и Маша были бы счастливы, мелкая, видя, что вы с Василием пришли им на смену.

Я подмигнула своему лучшему другу, давая понять, что нашего бывшего повара понесло.

– Ты скоро приедешь опять?

Он улыбнулся мне со слезами на глазах и позволил Шарли увести себя. Василий отпустил временных работников домой и, как раньше это всегда делал Джо, сунул каждому купюру. Я заскочила в холл убедиться, что все в порядке, и увидела лежащих на диване детей. Роми была уже в объятиях Морфея, а Александр собирался вот-вот к ней присоединиться.

Когда я проверила, готова ли кухня к завтрашнему утру, и зашла в холл, свет там больше не горел. Только Машин ночник излучал покой и уют. Василий стоял возле детей, глядя на них, но погрузившись в свои мысли. Что же такое с нами происходит? Только что мое сердце выпрыгивало из груди, а тело снова вибрировало от его прикосновений, как будто не было этих двух долгих десятилетий. А что он? Неужели наши чувства, умершие, не успев родиться, возвращались и к нему, как возвращались они ко мне после его приезда?

– Остались только мы, – шепнул он, когда я подошла к нему.

– Пойду уложу их, пора.

Я осторожно потрясла Алекса за плечо, чтобы он встал. Сын с ворчанием поднялся на ноги. Однако Роми спала слишком крепко, придется мне отнести ее.

– Я тебе помогу, – предложил Василий и, не дожидаясь ответа, поднял Роми, тут же обнявшую его за шею.

– Папа? – пробормотала она.

Я застыла. Василий прикрыл глаза и с усилием глотнул воздух, как если бы получил удар кулаком под дых. Я хотела, я должна была произнести хоть что-то, не важно что, попытаться стереть из его памяти это слово, такое сильное, мощное и такое немыслимо неправильное. Но я была совершенно неспособна на это. Время остановилось, а потом он прошептал ей на ухо несколько русских слов. Роми во сне улыбнулась, выдохнула «Вася» и совсем расслабилась, уткнувшись носом ему в шею. Он чуть крепче обнял ее. Он нес мою дочку с такой осторожностью, так уверенно и так естественно, как если бы это был его собственный ребенок. Александр висел на мне, а его голова все время падала мне на плечо. Вчетвером, не произнеся больше ни слова, мы пошли к маслобойне. К моему дому, который когда-то был его домом. К маслобойне, в которой он жил до своего отъезда и где его сменила я. Во дворе еще горела иллюминация, но свет гирлянд показался мне грустным. Праздник окончен. Краткий уход от реальности завершился. Если бы я захотела его продлить, то представила бы себе, что мы все четверо идем к себе домой. Что у Василия нет секретов, что он никуда не уезжал, что он исцелил меня от всех моих мук и в моей жизни не было мужчины, кроме него, а Александр и Роми – его дети. Тогда «папа» Роми было бы совершенно уместным и не спровоцировало бы неловкость. Однако действительность не такова. И она окончательно вступила в свои права, когда я открыла стеклянную дверь. Алекс даже сумел пожелать нам спокойной ночи и, спотыкаясь, пошел спать. Я повернулась к Василию, старательно избегавшему смотреть внутрь моего жилища.

– Дай мне ее, – сказала я.

– Да, так будет лучше, я предпочитаю не заходить.

Я поймала его взгляд и прочитала в нем, что ничего не будет так, как в моей сказке. Иллюзия, которую он попросил меня вчера вечером не разрушать, подошла к концу. И вопреки всему, что говорили наши тела во время танца, ночь не подарит нам больше никакой магии. Я хотела забрать дочку, но Роми сопротивлялась, не желая расставаться с теплом его рук. Мы все трое стояли совсем близко, и только маленькое дочкино тельце отделяло меня от него. Продолжая всматриваться в меня, он снова заговорил с ней по-русски, я вроде бы различила слово «мама», она уступила и согласилась перебраться ко мне. Я отнесла ее на кровать, сняла с нее только юбку и накрыла одеялом. Я уже собралась оставить ее в стране снов, но она меня не отпустила. Я наклонилась, поцеловала ее. Мои дети – мой самый большой жизненный успех, мое самое большое счастье, а все остальное особого значения не имеет, и я не должна об этом забывать. Все не важно – кто был их отцом, а кто не был, кого я любила, кого хотела. Так распорядилась жизнь, и с этим я ничего не могла поделать.