поцелуем.

Меня обдало жаром, я запаниковала, психанула и изо всей дури пнула его по ноге.

— Больно же! — жалобно сказал Будяк, отпуская меня.

— Так не лезь!

— Ты целоваться совсем не умеешь, Лидия Степановна! А ещё хвастаешься, что замуж ходила!

— Иди к чёрту!

— Не могу! Я, как честный и ответственный человек, должен немедленно ликвидировать этот пробел в твоём образовании. Людей же стыдно!

— Всё, хватит уже!

— И ничего не хватит! Небось там всё уже паутиной заросло!

— Не твоё дело!

— Как это не моё? — изумился Будяк. — Ты представила меня своим родственникам как законного мужа, а теперь вдруг «не моё»? Вот, не зря говорят, что женщины непостоянные, но ты переплюнула их всех.

— Так, всё! Уходите! Врун какой!

— Нет, так дело не пойдёт. Давай дружить?

— Нет.

— Тогда поцелуй меня!

— Ты задолбал уже!

— Это ты задолбала уже! Определись, что ты хочешь!

— Я?

— Да! Ты! Совращаешь меня, целоваться лезешь, а потом обзываешься!

— Ты сумасшедший.

— Злая ты, Лидия.

— А ты нет?

— Я добрый. Слишком добрый.

— Не слишком.

— Зато я морально устойчив. И ласковый…

Не знаю, в какую сторону зашёл бы этот разговор, но, к моему счастью, появилась Светка. Точнее сперва из-за поворота вылетел мяч, затем за ним выскочила взъерошенная Светка. Свой бант она где-то потеряла. Надо будет её подстричь, всё равно от этих косичек у неё толку нету — хватает ровно на полдня.

Будяк завёл с нею обстоятельный разговор, затем они по очереди пнули мяч, Светка что-то яростно доказывала, для дополнительной аргументации размахивая руками, а я смотрела на них и не слышала ни слова — меня словно накрыла туманная пелена. Всё это так одновременно…

Не знаю, что и думать.

Не знаю.

Когда мы втроём вернулись за праздничный стол — веселье было в самом разгаре.

Будяк был в ударе. Он уселся на своё место и многозначительно заявил:

— Товарищи! У меня появился срочный тост!

Народ воодушевленно зашумел. Я напряглась, не зная, чего от него ожидать уже. Зажурчала разливаемая водка, затрещало, пенясь, шампанское, зазвенел хрусталь, надтреснуто брякнул стеклянный кувшин с соком. Когда, наконец, все приготовились, Будяк выдал тост:

— Предлагаю выпить за Лидию Степановну! Она — такая умничка. Насколько я понимаю, весь этот праздник, устроенный Риммой Марковной, посвящен Лиде. Я же всё правильно понял?

— Да, — прошелестела смущённая Римма Марковна, — именно в сегодняшний день, ровно год назад Лидочка предложила мне жить у нее. Понимаете? Она спасла мою жизнь. Я тогда думала, что уже старость, что со мной уже всё. Я как раз попала в Дворище. И уже ни на что не надеялась. А потом приехала Лида и всё — у меня началась новая, интересная, прекрасная жизнь. Появилась Светочка. И для неё, и для меня, Лида дала ощущение семьи. Ощущение нужности. И желание жить дальше. Просто жить… по-человечески…

Римма Марковна запнулась, по щеке сбежала крупная слеза. Нора Георгиевна успокаивающе приобняла её. Я сидела сама не своя и мои уши пылали.

— Вот! Вот видите! — многозначительно поднял рюмку Будяк. — И это всё наша Лида. Поэтому я и предлагаю нам всем сейчас поднять бокалы и выпить за самую лучшую женщину в мире. С огромным добрым сердцем. За тебя, Лида. Большое тебе человеческое спасибо!

Все загалдели, опять зазвенел хрусталь, чокаясь.

Мы потом ещё долго так сидели. Беседовали. Пели. Шутили. В беседке было по-семейному уютно, из-за огорода, от пруда, тихо поднимался синеватый туман. Он пах аиром и грибницей. Мужчины завернули разговор о рыбалке, заспорили, загорячились. Нора Георгиевна поучала Зинаиду Ксенофонтовну о нюансах правильной трактовки творчества «Мезонина поэзии», та ни в какую не соглашалась, и они принялись яростно препираться вполголоса.

Римма Марковна начала потихоньку собирать грязную посуду. Я стала помогать ей, собрала тарелки и понесла в дом, на кухню.

— Спасибо вам за праздник, Римма Марковна, — тихо поблагодарила я.

— Ты мне лучше скажи, как тебе Пётр Иванович? — словно гончая собака, напавшая на след, сделала стойку Римма Марковна.

— Ну… он молодец, спас Светку, — дипломатично ответила я и принялась аккуратно пристраивать грязные тарелки на кухонный столик.

— Ты давай-ка не юли, Лидия, — покачала головой Римма Марковна, налила в таз воды, добавила соды и начала намывать первую тарелку. — Как он тебе сам по себе?

— Ну, он неплохой педагог, — принципиально не повелась на наезд вредной старушонки я и отзеркалила манипулятивный вопрос.

— Лидия! — голос Риммы Марковны зазвенел металлом.

— Я уже тридцать один год Лидия, — огрызнулась я.

— Ответь, пожалуйста, на мой вопрос!

— Зачем?

— Ну вот! — удовлетворённо поставила отмытую тарелку Римма Марковна и усмехнулась.

Мне сильно прям не понравилась эта её ехидненькая ухмылочка. Но комментировать я не стала и продолжила расставлять тарелки.

— Ну вот! — настойчиво повторила Римма Марковна и просияла аки солнышко. Я психанула и почувствовала, что сейчас сорвусь и начну ругаться. Поэтому я быстренько перевела разговор:

— Римма Марковна, я завтра из города не вернусь. Буду там дня три — четыре.

— Что опять случилось?

— С послезавтрашнего дня я должна лечь в стационар, чтобы проверили мой диагноз.

— Зачем?

— Для получения водительских прав нужна справка с дурки. От психиатра в смысле.

— Ну так сходи и возьми справку в поликлинике! Позвони Симе Васильевне в конце концов!

— Я так просто не могу, я же лежала в стационаре когда-то. Поэтому придётся пройти обследование.

— Но там же Горшков!

— Знаю… — вздохнула я.

Встречи с Горшковым я, конечно, боялась. Поэтому вот уже вторую неделю откладывала визит к психиатру. Но ещё больше я боялась встречи с тем старичком-доктором, как там его фамилия, я уже и забыла. Я боялась, что он раскусит меня, что я попаданка. Что меня заберут на опыты. В общем, полный набор всевозможных бабских страхов.

Но водить машину давно пора. Я устала мыкаться по электричкам и чужому транспорту. Мне хотелось комфорта. Машина — это комфортное средство передвижения. И я желала поскорее начать водить. И передвигаться с комфортом, куда хочу.

Поэтому придётся взять все свои страхи в кулак и идти на осмотр.

Кроме того, нужно в принципе побыстрее разобраться с наследством