Раз болит, значит, Елисей жив.

Зверь — на сей раз преображение было полным — поднялся на четыре лапы, отряхнулся и втянул сыроватый воздух. Он подошел к безголовому мертвецу и брезгливо поморщился. Второго и вовсе не стал трогать. Мертвая плоть не вызывала желаний иных, кроме как прикопать ее, избавляясь от сладостного смрада разложения.

Остановился Зверь рядом с окровавленным комком, который был еще жив.

Женщина.

Самка.

Слабая. Или сильная, если дышит. Не стонет. Стиснула зубы. Лежит. Добить ее было бы милосердием, но вместо этого Зверь, взрыкнув, лизнул широкую рваную полосу на плече.

Ее кровь была сладкой.

Женщина заворочалась и открыла глаза.

И посмотрела.

Без страха. Без отвращения. Но с какой-то безумной надеждой.

— Убей, — шепнула она едва слышно.

Однако у Зверя не было больше желания убивать. И, растянувшись рядом с самкой, он принялся старательно зализывать ее раны.

Схрон я нашла аккурат там, где дед сказывал.

Печь белая.

Некогда белая, ныне-то она, хоть и отмытая моим заклинанием, была сера да пятниста. Ничего, если известки взять да покрыть слоем-другим, будет как новая. А еще лучше плиточкой выложить, как в нашеем столичным доме, да не простою, а с узором.

Главное, что у самого основания печи камушек один сдвигался. Был он до того схож с другими, что, когда б сама не подвинула б, не поверила, что за камушком этим нора прячется.

Хозяин охал.

Ахал.

Рученьки заламывал, причитаючи, что не буде добра от тое книги, которая в схроне прячется. Дескать, не принесла она добра прежнему хозяину, то и мне во зло станет. Перечить, правда, не перечил. Позволил в руки взять нечто, в тряпицу истлевшую завернутое.

И это нечто раскрылось.

Слетела тряпица, на чистый пол падаючи.

А я узрела книгу предивную. Была она невелика, двумя моими ладонями накрыть можно, зато толста, с кирпич. Тяжела. Оплет из шкуры черной да серебряным узором меченный. Петли кованые. Замок запертый. Но коснулась — и треснул замок, ржой осыпался.

— Значит, и вправду тебе право владения передали, — сказал Арей, который энтот замок и так, и этак крутил, дергал даже, только не поддалось серебро. — Что ж, Зослава… владей, только будь осторожна. За эту книгу многие душу отдать готовы. — И добавил чуть тише: — Не свою.

Вот же ж…

— На. — Я Арею протянула.

Я в волшбе смыслею чуть больше, чем корова в танцах. Нет, кой-чего выучила, даром, что ль, весь год со мною маялись что наставники, что царевичи, один Ильюшка, всякое разъясняючи, язык мало не смулил. Но все одно, разумею я, что энтих моих знаний аккурат на малую волшбу достанет, а вот чтоб на сурьезное дело, так больше надобно.

— Не пожалеешь?

Арей книгу принимать не торопился.

— Не пожалею. — Когда б я о чем жалела? Жизнь, она такая, всякое способна утворить, да только жалеть — что мельницею воздух молоть.

— Спасибо. — Он книгу принял бережно и замер, будто опасаясь, что закроется она. Да только, видать, в своем праве я была. Не захлопнулась. Не побелела страницами.

Легла в его ладонях и даже, как мне привиделось, засияла белым светом.

Он же сел при окне. Раскидал на подоконнике платочек свой, а на него уже книгу положил.

— Не темная она… — сказал он, перелиставши страницы, и выдохнул с немалым облегчением. — Не темная… древняя просто.

Сие я еще от деда ведала, который про древность оное книги сказывал. Потому кивнула, мол, так и есть.

— В основном… старые заклинания. Вот это вы на третьем курсе проходить будете… это — четвертый… это… — Арей переворачивал тонкие пергаментные страницы бережно, — этого и я не знаю… или потеряно, или не дорос еще… а вот…

Нужное нам заклятие он отыскал на самых последних страницах. И писано оно было, как я узрела краешком глазу — отдать отдала, а любопытствие свое при себе оставила, — красными чернилами, отчего гляделось зловещим.

— Вот, значит, как… — Арей прочитал и посмурнел.

Перечитал.

И книгу ко мне развернул, чтоб и я смогла. А я чего? Я противиться и отговариваться, что, мол, не женского розуму то дело, не стала. И тоже прочла.

Призадумалась.

Волшба с волшбой рознится. Иная легка, что ветерок осенний, а другая — буря зимняя, лютая, которая и живое, и мертвое в бараний рог скрутит и не развеется.

— Если теоретически сугубо, то… — Арей переносицу поскреб и на меня поглядел, будто бы выглядеть чего желал. — Сложного ничего нет… это и настораживает.

Я кивнула.

Обряд и для меня простым гляделся.

Да и чего сложного? Мел? Сыщется у кого-нибудь. Небось в запасах, нам с собой даденных, значился «мел учебный колеру белого». А в моих и зеленый имелся, и синий, и хною крашенный, с воском плавленный… у Люцианы Береславовны всякого поболе.

Кости жженые?

Так… не сказано чьи. Ежель мышиные или зверя какого, то подыскать нетяжко. Вона, давече борщу варили и цельный мосел кинули в казанок. Оно, конечно, не для волшбы запретное мослы в стазис-ларе везлись, но ежель одного-другого прихватить, исключительно для всеобщего блага и учебное надобности, то не убудет.

Волос… вот тут сложней.

Чей волос брать?

А если всехний?

— Интересная мысль. — Арей книжицу закрыл, она и закрылась, ажно серебряные зубы засовов лязгнули упреждаючи: мол, не суй руки, без пальцев останешься. А то ведь сама, девка бестолковая, передала артефакту в Ареевы руки.

Что уж теперь.

Ничего.

Арей огляделся.

Почухал рожик махонький и пожалился:

— Зудит, аж не могу…

— Об угол почешись, — присоветовала я. А что, Старостин козел, еще когда козлом не был, а только козлятком смешным, очень-то об угол хаты любил скребстись. Это уже после тетка Алевтина сказала, что у него рога лезли, вот и свербело. Правда, как вылезли, все одно не обспокоился. Так и повадился с хатою бодаться… но Арей, глядишь, козла разумней будет.

Книгу он в старый схрон положил и на Хозяина, каковой рядышком крутился, поглядел:

— Сможешь сделать так, чтобы ее не нашли? А если нашли, то и не взяли?

Хозяин-то губенки поджал, бороду выпростал, каковая густейшая сделалась, курчава, и молвил важно:

— Ишь ты, еще не главный, а ужо командовать повадился! Скажи ему, хозяюшка, что я в своем доме в своем праве, и коль захочу, то никто тут и пылиночки не сдвинеть!