В 132 году началось еще одно восстание. Его возглавил Шимон Бар-Косба, выступив против императора Адриана: тот желал выстроить на развалинах Храма жертвенник Юпитера. Рабби Акива, великий духовный авторитет того времени, верил в то, что именно о Шимоне предвозвещал стих Книги Чисел 24:17 («Восходит звезда от Иакова…»), и потому предводитель восставших получил новое имя – Бар-Кохба, «сын звезды». Римляне безжалостно сокрушили мятеж, и больше никаких попыток вновь вернуть иудейскую независимость не было.

Все области, граничившие со Средиземноморьем, к началу нашей эры были в той или иной мере под властью Рима – либо как провинции, либо как зависимые царства. Римское право не достигло – или, может быть, лучше сказать, не достигло явно, – лишь удаленных частей Европы и Среднего Востока: то были земли к северу и востоку от Рейна – и Армения. В культурном плане большая часть Римской империи была эллинистической: она унаследовала греческую культуру, которую принесли с собой Александр Великий и его преемники. В тех делах, в которых правители Египта и Месопотамии прежде вели переписку на аккадском – а позже на арамейском, – им теперь служил не латинский, а греческий. Эллинистическая культура объединила средиземноморский мир, а это значило, что куда бы ни отправился, скажем, апостол Павел, он никогда, если говорить строго, не оказывался «за рубежом». Как римский гражданин, впитавший культуру эллинизма, он мог ожидать, что встретит уже известные обычаи и порядки почти во всех местах, которые посетит, – а также мог рассчитывать на то, что к нему, узнав о его гражданстве, отнесутся с уважением. В Книге Премудрости Соломона, написанной в Греции в I веке до нашей эры, мы видим: ее автор верил в личное бессмертие – а эта идея в Еврейской Библии если и выражена, то неясно, – и расценивал добродетель превыше долгой жизни; а тело ему мыслилось препятствием для чистоты души.

Как считалось до последнего времени, палестинский иудаизм продолжался в отрыве от эллинистических форм. Но когда свою новаторскую работу опубликовал Мартин Хенгель, стало ясно, что в тот период «эллинистическим был весь иудаизм» [6]. Записанные учения Иисуса отражают разницу между душой и телом точно так же, как Книга Премудрости Соломона.

Есть давняя традиция, особенно заметная у еврейских библеистов – считать, что апостол Павел взял за основу учения Иисуса, по сути своей иудейские (древнееврейские), и «эллинизировал» образ Иисуса, в частности изменив его из учителя, подобного многим другим раввинам или странствующим галилейским «харизматам», в Сына Божьего, пришедшего во плоти. В таком свете представляется, будто апостол Павел наложил чуждые греческие идеи поверх древнееврейских традиций, наследником которых был Иисус и которыми он жил и дышал. Отчасти это – реакция на господствующее в XIX веке стремление христиан восхвалять добродетели эллинизма и противопоставлять ему иудаизм; порой такой подход в своем выражении недалек от антисемитизма. Возможно, в этом контрасте что-то и есть. Но те, кто о нем говорит, явно преувеличивают величину разрыва между греческими и иудейскими идеями в то время.

И в любом случае, иудаизм в Галилее и Иудее был многим обязан своему эллинистическому окружению. Новозаветное мировоззрение – полностью эллинистическое, и любые попытки воссоздать раннюю форму христианской вести, лишенной даже примеси эллинизма, скорее всего, окажутся бесплодными. И плотник из Галилеи, даже если он вырос в маленьком Назарете, а не в больших городах, где царил эллинизм – таких как Тиверия (основанная, когда ему было чуть за двадцать) или Сепфорис, – не мог остаться в стороне от эллинизированной культуры, пронизавшей все сферы жизни в Средиземноморье. А если судить по любым евангельским рассказам, Иисус предстает образованным человеком, знавшим Еврейскую Библию, и его явно воспринимали как серьезного учителя, а сам он был прекрасно осведомлен о течениях в современном ему иудаизме – о тех, которые были обязаны эллинизму самим своим появлением, независимо от того, замечал Иисус это влияние или же нет.

В 37 году, вскоре после того, как был распят Иисус, в Иерусалиме родился будущий священник, не только явивший пример того, как могли взаимно обогащать друг друга две культуры, иудейская и греко-римская, но и ставший нашим главным источником сведений о большинстве вышеописанных событий. Его иудейское имя звучало как Йосе́ф, в эллинизированной форме Иосиф. Он прожил примерно до 100 года, прошел Иудейскую войну как полководец, выступая на стороне восставших, а потом написал ее хронику уже как римский гражданин – попав в плен, он перешел на сторону противника. Как иудейский аристократ, он был вовлечен в политику, как говорится, с младых ногтей, а за несколько лет до войны (примерно в 61 году) посетил Рим, чтобы просить за друзей, которых отправил туда как пленных наместник Иудеи. Когда началась война, он примкнул к мятежникам, и ему поручили оборонять Галилею. В начале весны 67 года его взяли в плен, и он решил сдаться римлянам. Он тревожился за свою судьбу, но страхи не оправдались: в видении ему открылось грядущее, в котором он узрел, что Веспасиан, командир римских легионов в Иудее, возвысится и станет императором. Так Иосиф обрел важную роль в окончательном триумфе Веспасиана, уверился в том, что его отпустят из плена, и с 69 года он получил и римское гражданство, и пансион. А после войны он остался в Риме – написать ее хронику (на греческом) как свидетель и как историк, тщательно изучивший события. Еще он написал полную историю еврейского народа (под названием «Иудейские древности»), в которой подвел краткий итог библейских преданий и расширил их на современную ему эпоху, и автобиографию, в которой приводились и оправдания того, почему был среди мятежников [7]. (Это произведение, «Против Апиона» – диатриба, нацеленная на критика-эллиниста, порицавшего иудаизм – сообщает нам о спорах, темой которых был библейский канон. В ней мы найдем ценные свидетельства о том, как сам Иосиф Флавий представлял себе охват и содержание иудейского Священного Писания.)

Как указывает Мартин Гудмен, благодаря Иосифу Флавию «история Иерусалима с давних лет и до 70 года нашей эры предстает перед нами подробнее и глубже, чем история любого другого города Римской империи тех лет – не считая, конечно, самого Рима» [8]. Как рациональный греко-римский историк, Иосиф Флавий пытался придать своим произведениям схожесть с трудами Фукидида или Тита Ливия; но он был еще и провидцем и верил, что получил пророческое вдохновение от Бога Израиля, которому по-прежнему поклонялся. И он считал, что еврейское Священное Писание намного превосходит всю литературу Греции и Рима, и относился к нему как к совершенно достоверному историческому источнику. А нам он показывает то, сколь сильно могла проникнуться идеями эллинизма иерусалимская элита, пусть даже она упорно и цепко держалась за традиции своих праотцов.