на какие-то случайные и никак не связанные с пьесой темы. Когда его пьеса «Мольер» наконец была поставлена (Станиславский репетировал ее четыре года), труппу на премьере вызывали на поклон двадцать два раза. Однако спектакль также получил четыре негативных отзыва и через шесть недель был снят из репертуара — после еще одной анонимной статьи в «Правде». Как называлась статья? «Внешний блеск и фальшивое содержание». Можете представить себе такое: вашу пьесу репетируют четыре года, актеров на премьере вызывают на сцену двадцать два раза, а через шесть недель ее снимают? Я даже боюсь думать о состоянии Булгакова.

Согласно книге Дж. Кертис «Рукописи не горят», Булгаков сравнивает писателя, который не пишет, с человеком, который отказывается от секса. Желание писателя писать, говорит он, так же сильно, как сексуальное влечение: попытки подавить его приводят к саморазрушению. (Другими исследователями эта цитата приписывается не Булгакову, а его другу Вересаеву.) Булгаков старался подчиниться судьбе и страдал молча. В 1922 году он записывает в дневнике: «Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки» [136]. Он жалуется друзьям- писателям, что не может писать им чернилами, поскольку не может их себе позволить — есть только царапающий бумагу карандаш. В 1929 году он пишет брату: «Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строки моей не напечатают… Совершилось мое писательское уничтожение» [137]. Ему же, в 1930-м: «Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку» [138].

«Отношения» Булгакова со Сталиным ухудшались. Он привлек внимание Сталина своей пьесой «Дни Турбиных», театральной адаптацией его же романа «Белая гвардия». Пьеса была уничтожена советскими критиками, шокированными тем, что в ней с симпатией изображались белые офицеры. Но Сталин в итоге счел ее комплиментом (или по крайней мере сделал такой вид — возможно, он уже тогда начал свою игру с Булгаковым), заявив, что пьеса «дает больше пользы, чем вреда» советской власти, показывая белых приличными людьми и все-таки проигравшими. Она была демонстрацией «всесокрушающей силы большевизма» [139]. (Хм-м, сразу хочется пойти посмотреть спектакль, правда?) У Сталина были очень странные вкусы (вот это сюрприз!), и предсказать, о чем он сочтет необходимым высказать свою точку зрения, было сложно. Он ходил на спектакль пятнадцать раз.

Это Булгакову не помогло — скорее наоборот. К 1929 году все его творчество было запрещено. А в 1930-м писатель пишет письмо Сталину с просьбой или разрешить ему работать, или позволить эмигрировать. Сталин в ответ позвонил Булгакову, но не для того, чтобы его поддержать, — скорее, чтобы поиграть в свою любимую игру. Итак, телефон зазвонил 18 апреля 1930 года. Сталин: «А может быть, правда — вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?» Считается, что звонок был вызван самоубийством поэта Маяковского. До какой-то степени Булгаков был нужен государству — или, по крайней мере, государство хотело иметь возможность делать вид, что он не является противником советской власти. После телефонного разговора Булгакову дали работу во МХАТе.

Булгакова есть за что любить. Как пишет Эллендеа Проффер в своей биографии писателя, коллегам по литературному журналу он казался настолько старомодным, что этим отталкивал от себя людей. Он носил свою шубу (что считалось буржуазным). Он целовал женщинам руки. Он кланялся. У него всегда была идеально отглажена стрелка на брюках. Уехав летом в Сухуми, чтобы поправить здоровье, он писал, что ест только рисовую кашу и черничный кисель, потому что гостиничная еда (например бефстроганов) — «чушь собачья» [140]. Он писал жене, например, такие письма: «Муся! Никогда не ел ничего восхитительнее. Спасибо тебе за превосходный ужин». В другом письме Елене Сергеевне он пишет, что его укусил какой-то «летучий гад» в ногу у ступни, а потом добавляет: «Сейчас сообразил, что пишу какую-то ерунду! Действительно интересно читать про ступню! Извини» [141].

В дневниках, опубликованных в «Рукописи не горят», рассказывается история о том, как в какой-то момент сестра Елены Сергеевны берется за перепечатку «Мастера и Маргариты», — и книга ей страшно не нравится. То есть ее опыт одного из первых читателей величайшего романа двадцатого столетия оказывается печальным. Она рассказывает Булгакову о своем разговоре с мужем, в ходе которого она сказала, что «не видит главной линии в романе». И это, отмечает Булгаков, на двадцать второй главе. Если она не понимает роман сейчас, то не поймет никогда. «На протяжении 327 страниц она улыбнулась один раз на странице 245-й (“Славное море…”). Почему это именно ее насмешило, не знаю. Не уверен в том, что ей удастся когда-либо разыскать главную линию в романе, но зато уверен в том, что полное неодобрение этой вещи с ее стороны обеспечено» [142]. Она сказала ему — с осуждением: «Этот роман — твое частное дело». (Очень русское высказывание. Примерно как по-английски сказать: «Ну, решать тут, конечно, тебе…» — когда на самом деле ты хочешь сказать: «Это безумная и совершенно ужасная идея».)

В последний год жизни Булгаков еще раз столкнулся со Сталиным. Он написал Сталину письмо, ставшее последним, вступившись за своего друга, драматурга Николая Эрдмана. (Эрдману это тогда не помогло, но впоследствии он получил Сталинскую премию и прожил до 1970 года.) Булгаков тогда работал над пьесой «Батуми», заказанной ему к шестидесятилетию Сталина, которое приходилось на конец 1939 года. (Батуми — город-курорт в Грузии, где Сталин провел часть своей молодости.) Впоследствии выяснилось, что с датой рождения Сталина все не так просто — он менял ее как минимум однажды. Сейчас понятно, что шестьдесят лет ему, скорее всего, исполнилось в 1938-м. То есть Булгакова заставили писать пьесу, которой он писать не хотел, для празднования юбилея не в тот день и не в тот год. (Добро пожаловать в Советский Союз.)

Мне сложно понять, зачем Булгаков взялся за эту пьесу. Что это могло ему дать? Наверное, он чувствовал угрозу и просто не мог сказать «нет». Наверное, он был заинтригован и хотел испытать себя. Судя по его письмам и дневникам, имели место оба этих мотива. А может быть, он просто был готов на все, лишь бы выгадать немного времени и денег, чтобы иметь возможность продолжать тайную работу над «Мастером и Маргаритой».

Когда пьеса еще не была закончена, группу представителей МХАТа отправили в августе 1939 года в Батуми. По пути они получили известие о том, что Cталин против постановки пьесы. Булгакову должно было стать об