Ее веки затрепетали, из-за плеча англичанки она увидела бегущую к ним фигуру.

— Генрих, — всхлипнула Салима. Он заключил ее в объятия и стал покрывать ее лицо поцелуями. Они были жесткими, но она ими наслаждалась. Потом он взял ее за локоть и быстро повел к воде.

Мои последние шаги по земле Занзибара.

— Дай мне твой носовой платок.

— Что? Я не понял.

— Дай мне твой носовой платок.

— Зачем тебе…

— Дай мне его!

Он в недоумении протянул ей платок. Она молча встала на колени, провела рукой по песку, покрывающему коралловый остров, и насыпала горсть в платок.

— У нас нет времени, Салме.

— Все равно!

Генрих снова взял ее за локоть. Однако она успела завязать узелок и прижать его к груди, прежде чем он ее поднял и потащил вперед. Прилив уже почти достиг своего пика, и на краю неровного скалистого берега качалась лодка, из которой выпрыгнули два человека в темных куртках: в лодке темнела еще одна фигура.

Позади Салимы закричала женщина, и так пронзительно, словно в нее всадили нож. Они оглянулись в испуге. Кричала одна из ее служанок. Сообразив, что происходит, она со всех бросилась прочь, как будто речь шла о ее жизни. Рука Генриха дрогнула, словно он хотел побежать вслед, но тем безжалостнее он потянул Салиму вперед. Бросив быстрый взгляд назад, Салима успела увидеть, как госпожа Стюард и Зафрани пытались задержать девушку. Как ее вторая служанка тоже хотела сбежать, но ее схватил один из матросов и потащил в лодку. Ее крики о помощи захлебнулись под его рукой — он зажал ей рот.

— Не надо, — вырвалось у Салимы, — отпустите ее!

— Нет, надо, — прошипел сквозь зубы Генрих. — Ты не можешь плыть одна.

Еще только шаг оставался до лодки. Матрос, который оставался в ней, встал и протянул ей руку.

Еще только один шаг до свободы.

Один шаг, и она останется без Генриха — на неопределенное время.

— Береги себя, — пробормотал он. — Себя и малыша. — Салима сумела только кивнуть. У нее разрывалось сердце. Он прижал ее к себе и еще раз поцеловал.

— Я приеду, как только смогу.

— Их либе дих , — прошептала она единственные немецкие слова, которые знала.

— Рохо янгу, — ответил он на суахили. Его голос прерывался, как будто раздираемый противоречивыми страстными чувствами. — Моя жизнь. Моя душа. Мой воздух.

— Йа куонана . До свидания.

— Йа куонана .

Мягко, но с силой он толкнул ее матросу в руки, который поднял ее в лодку и потом быстро запрыгнул сам.

Другие матросы живо оттолкнули свою ореховую скорлупку от берега и принялись грести. Салима не сводила глаз с Генриха, то и дело смаргивая слезы. Его фигура, качающаяся в ритм с качаньем шлюпки, все уменьшалась, пока не превратилась в зыбкие очертания, а силуэты госпожи Стюард и Зафрани исчезли в тени дома.

Потом уже ничего нельзя было рассмотреть, когда они вышли из прибрежной полосы, только тени и горящие и танцующие огни. Радостные крики, смех и пение неслись отовсюду, купающиеся в море смывали с себя события старого года; барабаны гудели: Та-та-дунг. Та-та-дунг. Море шумело, волны плескали в днище шлюпки, весла с чмоканьем входили и выходили из воды.

Служанка выбилась из сил и висела на руках матроса; из-под его пальцев доносилось приглушенное всхлипыванье.

— Мне очень жаль, — обратилась к ней Салима. Собственный голос показался ей чужим, вязким и плоским. — Как только мы прибудем на место, ты сможешь вернуться.

А я сама? Вернусь ли я? Ее глаза выхватили Бейт-Иль-Сахель, светлое пятно в отражении праздничного костра. Бейт-Иль-Сахель. Бейт-Иль-Хукм. Бейт-Иль-Тани. Нежным взглядом она провожала все места ее прошлой жизни. Бейт-Иль-Ваторо. А там дальше Бубубу. Бейт-Иль-Мтони. А далеко за ним — Кисимбани.

На ее руке обозначились жилы — она так крепко сжимала платок с песком, что пальцы ее онемели. Но разжать их она была не в силах.

Ничего, кроме этой малости, я не могла взять с Занзибара.

Темнота окутала шлюпку, и Салима подняла голову к небу. Звезды, казалось, были так близко, словно небо опустилось еще ниже, почти сливаясь с темной, маслянистой плещущей водой.

Мне будет так их не хватать, моих звезд над Занзибаром. Мне будет так не хватать всего.

И тут она почувствовала движение в округлившемся животе, такое нежное и такое легкое, как трепыхание крыльев бабочки. Рот Салимы дрогнул. Ее другая рука, под верхним платьем крепко сжимавшая мешочек с украшениями, мягко легла сверху.

Я услышала его. Генрих, я услышала наше дитя. Мы будем жить. Ребенок и я, мы выживем.

Она заставила себя посмотреть в другую сторону. Это был путь с Занзибара. Туда, на корабль, который покачивался на якоре. На трех мачтах были уже развернуты паруса, темный корпус почти слился с темнотой, а его отдельные огни, казалось, парили в воздухе. Военное судно, сказала госпожа Стюард. Возможно, даже то, что высадило тогда английских солдат, готовых обстрелять дом Баргаша и Бейт-Иль-Тани, — а теперь он доставит ее в безопасное место.

Последний взгляд на родной остров. Я вернусь к тебе, Занзибар. Совершенно точно. Я вернусь. Когда-нибудь…

Занзибар. Начало сентября 1866 года

Эмили Стюард мягко постучала костяшками пальцев в закрытую дверь. Она затаила дыхание, но ни один звук не донесся до нее из комнаты. Занзибарцы точно знают, отчего внутри дома у них отсутствуют двери , — подумала она, вздохнув. — И поэтому их никогда не мучают вопросы, помешают они или нет. — Она осторожно покрутила ручку двери, изготовленной по английскому образцу, тихо нажала на нее и заглянула в комнату.

Освещенный золотистым светом лампы, ее супруг сидел за письменным столом. Озабоченное выражение лица и нервные движения пальцев, в которых он что-то вертел, выдавали его напряженное состояние.

— Джордж, — прошептала она. Но он дернулся так, как будто жена прокричала его имя. — Малыш успокоился. Я иду спать.

— Хорошо. — Его ответ был похож на стон. Он выпрямился, облокотился о стол и подпер лицо руками.

— Не работай слишком долго, дорогой.

Его лицо, приподнятое ладонями, и взгляд снизу вверх чем-то напомнили ей Джеки, бульдога, постоянного спутника ее отца во времена ее детства.

— Тебе-то смешно, — пробурчал муж. Он еще раз вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Мне не нужно было бы здесь сидеть, если бы моя драгоценная супруга не поставила бы меня в столь затруднительное положение.

Эмили хихикнула и вошла в кабинет. Тихо прикрыв за собой дверь, чтобы дети наверху не проснулись, она обошла вокруг письменного стола.