Вадим сделал еще круг по комнате, прислушиваясь к шуму воды в ванной. И назойливые фантазии вновь атаковали воображение. Прямо беда… Он с шумом перевел дыхание и остановился перед сервантом. Лучше рассматривать чашки для той самой «чайной пытки», чем пытать воображение навязчивыми образами. Он сосчитал все чашки, которые стояли на верхней полке, и все блюдца. Количество чашек равнялось количеству блюдец – и это понятно. Считать чашки с блюдцами на второй полке показалось занятием надоевшим, и Вадим, открыв дверцу серванта, достал фотографию в рамочке, которую углядел. Лариса с Аленой – две сестры, совершенно не похожие друг на друга. Светленькая и темноволосая, спокойная и взбалмошная, но обе – смешные девчонки, милые и славные. …Аленка, улыбаться бы тебе еще в этой жизни, радовать молодых людей своим смехом и милыми капризами… Зачем ты это сделала?.. Вадим осторожно поставил фотографию на место и взял другую – Аленину. Здесь она еще не остригла коротко волосы и лет ей, наверное, семнадцать-восемнадцать. Милая девчушка, юный цветок, распустившийся ранней красотой и сорванный еще на рассвете. Мысли об Алене отозвались приглушенной болью – от неприятия и непонимания факта такой ранней смерти. Ей бы закончить институт и найти интересную работу, ей бы кружить головы молодым людям и разбивать сердца, ей бы любить и самой купаться в любви, ей бы выйти замуж и родить такую же красивую девочку. Ей бы просто жить.

– Ты… очень сильно любил Алену?

Погрузившись в свои мысли, Вадим не услышал, как Лариса вышла из ванной и почти бесшумно подошла к нему сзади. Вздрогнув от неожиданности, он, крайне смутившись и растерявшись, торопливо поставил фотографию Алены на место и закрыл стеклянную дверцу.

– Извини…

Он неловко топтался перед Ларисой, стараясь не встречаться с ней взглядом. А она, пристально вглядываясь ему в лицо, замерла в ожидании ответа на свой вопрос. Сильно ли он любил Алену? Не сильней, чем сейчас – ее. И любил ли… Но кому-то там, наверху, зачем-то понадобилось прочертить три их разные линии через одну точку пересечения. Сплести три нити судеб в одну косичку. И разыграть чью-то жизнь в «орел-решка». Не повезло Алене. Или это, скорей, происки темного царства? Спутать, смешать, растереть в одном котле. И любовь сделать разменной монетой.

А Лариса поняла его затянувшееся молчание по-своему. И какой умник провозгласил когда-то аксиому, что молчание – знак согласия? И какой шкалой измерял доли секунд молчания, вводя критерий затянувшегося? Сколько возможных счастий разбилось об эту последнюю пограничную долю секунды, после которой молчание приговаривалось как затянувшееся и отправлялось на голгофу под вердиктом «знак согласия»?

– Алена будет между нами стоять… – ее вердикт, произнесенный еле слышимым шепотом. Если сказать громче – голос сорвется от разрывающего сердце отчаяния, от смиренности и противоречащей ей непримиримости, от множества незаданных «почему?».

– Она так и будет между нами… – ее горький шепот и отведенный взгляд. И его опять затянувшееся молчание, принятое ею под грифом «знак согласия». Он так и будет любить ее младшую сестру, не ее… Приговор, вынесенный ей фотографией в его руках и его молчанием.

«Она не простит, не забудет, гибель ее сестры встала между нами», – приговор, вынесенный ему ее фразой «Алена будет между нами…». На эту фразу ответа не нашлось; судья вынес вердикт, ошеломленный приговором подсудимый ответил молчанием. Ларисе не забыть ему смерти сестры, она не сможет быть с человеком, которого обвиняла в этом несчастье.

– Мне лучше уйти… Прости.

Она не стала его удерживать, проводила глазами, в которых уже закипали слезы, и вздрогнула от звука захлопнувшейся двери.

…Я знаю – ошибка, но без сожаленья

Я вижу, идет все без исключений.

Надежды на что-то другое глупы,

Попытки подняться с земли нелегки…

Лариса лежала на диване, уткнув лицо в ладони и вслушиваясь в слова и музыку песен и в собственные мысли.

…Заплакало небо слезами и снегом,

Дождем и метелью над нами с тобой.

Заплакало небо бездушно и слепо,

Скрывая за тучами тягостный вой…

Не опроверг и не подтвердил, словно попал в ловушку – что бы он ни произнес, все равно между ними заслоном уже встала фраза «Алена будет между нами». Их отношения, еще не окрепшие, новорожденные, лишь недавно ставшие на слабые ножки, уже разбиваются о ее ревность к младшей сестре. Так ли ей важно знать, любил ли он ее сестру? Неужели это для нее важней их настоящих отношений?

…За временем серым скучаю несмело,

Скучаю, тоскую, но не по тебе.

Два вечных конфликта: душа бьется с телом

И все это борется с тем, что извне…

И избавиться бы от этого влечения к нему, странным образом превратившегося в болезненную зависимость, да не возможно. До слез невозможно, до боли, до немого крика, до сжатых кулаков, до искусанных в кровь губ. «Алена встала между нами…» – она бессильно пыталась бороться с собой, уговаривая свое истосковавшееся сердце. «Твоя семья не примет этого человека…» – нашептывал внутренний голос. А душа, посылая к черту и разум, и внутренний голос, разбивая оковы, рвалась к запретному плоду.

…Целую ладони, сжавшись в клубочек.

Теперь никого. Мы с тобою одни.

Теперь так неважно, что звезды пророчат.

С тобой мне не страшно, хоть гаснут огни…

Это даже не любовь, это – нечто большее. Это – зависимость, это – потребность быть с этим человеком, как потребность дышать. Без него ее не будет. Она умрет, задохнувшись без воздуха или выжженная изнутри кислотой зависимости. Засохнет, как цветок без воды. Ей уже не так важно, любил ли он ее сестру. И какой бы кощунственной ни казалась мысль, что ей практически все равно, что этого человека не примут ее родители, ей это уже и в самом деле стало все равно.

Ей, чтобы жить, нужно быть с ним – дышать одним воздухом, скучать по нему уже с первой секунды разлуки, любить так отчаянно и сильно, как любят в первый раз, ловить его случайный взгляд, а, поймав, умирать и возрождаться от счастья. Отдавать признания в любви, как клятву, целовать кончиками пальцев его кожу и замирать от его прикосновений. Заниматься любовью с такой страстью, как в последний раз и, обессиленной, засыпать рядом, уткнувшись носом ему в плечо. Шагать с ним в новый день и, окунаясь в повседневные заботы, каждую мысль продолжать отдавать ему. Искать в толпе похожих на него и не находить, потому что уже есть он. Следовать за ветром, подбросившим с мимолетным дуновением как приманку запах его одеколона и, обманувшись, с улыбкой признавать свою доверчивость. И снова ловиться на затеянную ветром игру – завтра, послезавтра, через неделю.

Несерьезно с ним спорить, несерьезно ссориться по мелочам и серьезно мириться. Раздражаться на его несговорчивость и искать компромиссы, упрямиться самой и сдаваться перед его уговорами. Делиться настроением, заботами и тревогами. Вместе молчать – потому что слов уже не требуется. Или, разговаривая, в азарте договаривать друг за друга окончания фраз. Сидеть с ним рядом, если он болен, а если больна она – с благодарностью принимать из его рук чашку с горячим чаем. Вместе проживать настоящее, строить планы на будущее и вспоминать общее прошлое. Позволять ему ее любить, принимая его любовь как бесценный дар. И просто любить самой.