А внизу, на самом дне илистой протоки, лежал на брюхе голодный Царь-аллигатор. Он лежал и слушал, как капли дождя тенькали по поверхности воды. Небо заволокло тёмными тучами, и от этого казалось, что уже наступил вечер. Он был очень голоден. Он знал, что человек караулит его на берегу. Он чувствовал его запах. Но возле протоки всё было тихо. Странно. Аллигатор всплыл на поверхность и высунул нос из воды. Ноздри приятно щекотал запах свежей крови. Отлично. Густым запахом крови был пропитан воздух над протокой. Оставалось только идти по запаху. Царь-аллигатор знал, что человек привязал на берегу приманку. Ну что же, собачатина на ужин — это неплохо. Аллигатор снова понюхал воздух. «А-а-а-а… — подумал он, — их здесь двое. Ну что же, тем лучше!»

116

Дождь усиливался. Паку, сидевшему на ветке кипариса, приходилось напряжённо вглядываться, чтобы увидеть хоть что-нибудь за косыми струями дождя. Он и не подозревал, что сверху к нему медленно подбирается огромная змея. Его внимание было приковано к сестре и старому псу.

Прямо под ним была макушка Барракуды, прислонившегося к стволу кипариса. Надо попробовать пробраться к Сабине мимо дурно пахнущего человека.

Но Пак опоздал. Едва он начал спускаться по стволу дерева, как Барракуда пошевелился. Пак увидел, как человек потёр ладонью нос, потянулся, встал на ноги, схватил ружьё и взглянул на Рейнджера. Пак услышал, как он сказал:

— Надо же, а кошка-то вернулась!

Пак увидел, как он вскинул ружьё и направил его на Сабину, как Сабина сжалась от страха, как Барракуда прищурил глаз, целясь в его сестру, как положил палец на курок. Сейчас случится непоправимое.

Ком снова подкатил к горлу Пака — ком ярости, ком отвращения, ком гнева. Он не позволит Барракуде убить сестрёнку! И в тот самый миг, когда Барракуда навел ружьё на Сабину и положил палец на курок, Пак набрал полную грудь воздуха и завизжал что было сил:

— Й-а-а-а-а-а-а-у-у-у-у-у-у-у!!!

От неожиданности Барракуда подпрыгнул и направил дуло ружья вверх — туда, откуда раздался пронзительный звук. Он навёл ружье на крону кипариса, где на нижней ветке сидел Пак, а на верхней — огромная змея, медленно подползавшая к котёнку.

Барракуда нажал на курок.

БУ-У-У-У-М!!!

Второй раз за свою жизнь Пак свалился с дерева. Он упал вниз прямо на Барракуду и вцепился когтями в ненавистное изуродованное лицо, походившее на морду отвратительной рыбы.

— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!!! — взвыл Барракуда от нестерпимой, пронзительной боли.

Эта боль была страшней, чем боль в прокушенной ноге, из которой до сих пор сочилась кровь. Барракуда выл и рычал от боли — котёнок, упавший на него с дерева, всё глубже впивался когтями ему в лицо.

Он бросил ружьё и обеими руками стал отрывать от себя маленькое когтистое чудовище. Наконец ему это удалось, и он, схватив Пака за шкирку, помчался прямо к протоке. Он упал на колени у кромки воды и, одной рукой держа котёнка за загривок, другой зачерпнул прохладной воды и стал умывать расцарапанное лицо. Он ослеп и обезумел от боли.

Кровь струилась по его лицу и капала в воду. Наконец он медленно приоткрыл глаза. Последнее, что он увидел в жизни, была широко раскрытая пасть Царя-аллигатора, который уже поджидал его у кромки воды. Он увидел его острые словно бритва зубы и почувствовал, как мощные челюсти сомкнулись вокруг его шеи. Царь-аллигатор схватил Барракуду, описал на поверхности протоки круги почёта — один, второй, третий — и, унося свою добычу, медленно опустился на тёмное илистое дно.

117

Когда Барракуда бросил Пака и маму-кошку в ручей Плакучий, вода была обжигающей и безжалостной. Она душила и топила Пака. Здесь, в протоке, вода была совсем другой — прохладной и манящей. Она сразу смягчила боль в шее, которую железной хваткой держал Барракуда, а когда человек отпустил его, вода окутала Пака, словно баюкая.

Он открыл глаза и увидел вокруг тысячи пузырьков. Такие красивые, такие блестящие, они очень понравились Паку. Он слышал лёгкие хлопки — пузыри всплывали и лопались вокруг него. И тут до его ушей донёсся ещё один звук — чей-то голос. Очень знакомый голос.

— Плыви, Пак! Плыви! — Мамин голос. Он был так близко: — Плыви! Плыви! Плыви! — Он звучал прямо у него над ухом, Пак так отчётливо слышал его: — Плыви! Плыви! Плыви! — Было и ещё одно слово, мамино слово: — Обещай!

Он помнил.

Пак стал тонуть. Он чувствовал, что медленно погружается в воду, всё глубже и глубже. Мамин голос стих, от него осталось лишь слабое эхо. Но вдруг до него снова донеслось:

— Плыви, Пак! Плыви!

Только теперь эти слова произносил какой-то другой голос, не мамин. Но этот голос тоже был очень знакомый. Знакомый и родной.

— Плыви, Пак! Плыви! — Это был голос Сабины! Голос его сестры! Она кричала: — Плыви!

Как он соскучился по Сабине! Как долго он не видел её!

С берега снова послышался её голос:

— Плыви!

Голос Сабины звучал всё тише, всё дальше. Он тонул. Он уходил в пустоту. Уходил в одиночество. Он так устал от него. От одиночества. От пустоты.

И тут он всё вспомнил.

Сабина!

Она рядом, на берегу, она ждёт его, она зовёт:

— Плыви!

И он поплыл.

И он выплыл.

118

Паку потребовалось время, чтобы восстановить дыхание. Но когда он пришёл в себя, то увидел прямо перед собой мордочку Сабины. Мордочку своей сестры-близняшки, которая была так похожа на него. Он ткнулся носом в её нос, потёрся лбом о её лобик, положил подбородок на её мягкий загривок. Он обнял лапой шею Сабины и стал лизать её мордочку, уши, макушку. Сабина прижималась к нему и тоже лизала его нос, подбородок, шею, щёки и усы.

А в это время по лесу пронёсся свежий ветер, задрожали, закачались деревья, и дождь вдруг кончился. Пак поднял голову и взглянул туда, где сквозь густые кроны-виднелись лоскуты неба. Он увидел, что тучи уносятся прочь. А ещё он увидел его — своё любимое солнышко, тёплое, золотистое солнышко. Оно вышло из-за туч!

Пак сдержал обещание, которое он дал маме-кошке. Рядом с ним снова была его любимая сестрёнка-близняшка. Да, он с честью сдержал обещание.

Вдвоём они подошли к Рейнджеру, и Пак лёг возле него, уткнувшись головой в тёплый бок своего любимого старого друга. Он снова услышал биение его сердца — ровные, глухие удары собачьего сердца, под которые он засыпал с самого своего рождения. Он свернулся уютным клубочком и прижался к Рейнджеру, слушая этот знакомый, родной звук. И тут глаза его закрылись сами собой. На него вдруг навалилась страшная усталость. Но прежде чем провалиться в глубокий сон, он почувствовал, что Рейнджер пошевелился, и услышал ещё один знакомый звук — дребезжание ржавой железной цепи.