— Э. Э. Э. Э.

И толпа медленно рассеялась, два противника уже растворились в ее глуби.

Медленно он пошел вперед, как ему показалось, в нужном направлении. Ему требовался всего один ориентир — и он на верном пути. Из индусских шелковых лавок лилось храмовое благоухание, целая берберская семья сидела на корточках в тени от небольшой горы апельсинов, механически выкрикивая цену за килограмм. А потом вдруг сразу начались темные улицы, и те немногие ларьки, что еще оставались открыты, были крохотными и освещались карбидными лампами или свечами. Один раз он остановил человека в европейской одежде и спросил:

— Бар «Люцифер»? — Шанс был невелик, и он, вообще-то, не ожидал полезного ответа.

Мужчина хрюкнул и показал в ту сторону, откуда Даер только что пришел. Он поблагодарил его и двинулся дальше. Довольно забавно так вот заблудиться; от этого у него возникло странное ощущение надежности — ощущение, что в это конкретное мгновение никто на свете никак не сумеет его найти. Ни его семья, ни Уилкокс, ни Дейзи де Вальверде, ни Тами, ни Юнис Гуд, ни мадам Жувнон и даже ни, наконец прикинул он, американское представительство. От мысли об этих двух последних он несколько упал духом. В этот миг он был дальше от свободы, чем вчера в это же время. Мысль привела его в ужас; она была неприемлема. Вчера в это время он выходил из дворца Бейдауи в хорошем настроении. Случился эпизод с котятами, который, как он сейчас прикидывал, похоже, на это хорошее настроение как-то повлиял. С ума сойти, но правда же. Он шел вперед, все меньше и меньше замечая, где он, и дальше прокручивал воспоминание о вчерашнем вечере, словно кинопленку, назад. Добравшись до холодного сада с каменной скамьей, где он сидел на ветру, он понял, что отыскал декорацию. Это случилось, пока он там сидел. Сказанное Холлэндом запустило его скорее в чувстве, не в мысли, но Холлэнд сказал недостаточно, не довел до конца. «Вот он я, и что-то произойдет». Никакой связи. Он сказал Холлэнду: «Вы тоже умрете, но пока же вы едите». Вообще никакой связи, однако все тут связано. Все это части одного и того же.

Сеялся мелкий дождик, холодный и пахнущий свежестью. Затем полило сильнее и решительней. У него был плащ. Если польет слишком сильно, он все равно промокнет, но это без разницы. Уже некоторое время улицы были почти пусты. «Трущобы, — подумал он. — Бедняки ложатся спать рано». Места, что он проходил, были как мучительные коридоры из снов. Невозможно считать их улицами и даже переулками. Там и сям между зданий имелись пространства, вот и все, и некоторые открывались в другие пространства, а некоторые нет. Если он отыскивал правильную череду связок, он мог переходить из одного места в следующее, но только сквозь сами здания. А здания, казалось, начинают существовать, как растения, хаотично, никуда не смотря, громоздкие сверху, одно вырастало из другого. Иногда он слышал отзвуки шагов, если кто-то проходил каким-нибудь склепообразным тоннелем, и звук зачастую замирал, а человек на глаза не показывался. Повсюду высились кучи мусора и отходов, кошки, чьи яростные вопли раздирали воздух, и эта вездесущая едкая вонь мочи: стены и мостовые все были в корке мочевого рассола. Он немного постоял тихо. Издалека, сквозь падающий дождь, подплыл перезвон колоколов. То часы на звоннице католической церкви в Сиагинах отбивали четверть. Впереди слабо ревело море, бившееся об утесы под бастионами. И пока стоял, он снова поймал себя на тех же вопросах, что задавал тем же днем раньше: «Что я тут делаю? Что произойдет?» Он даже не пытался найти бар «Люцифер»; это он уже бросил. Он пытался потеряться сам. Что означало, понял он, что прямо сейчас величайшая его задача — сбежать из клетки, обнаружить путь из ловушки для мух, взять в самом себе аккорд, который высвободит те качества, что способны преобразовать его из жертвы в победителя.

— Скверное это дело, — прошептал он себе.

Если он зашел так далеко, что, выйдя искать Хадижу, не стал прилагать все усилия к тому, чтобы найти место, а позволил себе час или около того спотыкаться в темноте по вонючим проходам вроде того, в котором сейчас стоял, значит пора брать себя в руки. А вот как именно? Мысль утешала — сказать, что возьмешь себя в руки. Она предполагала возможность вынудить перемену. Но между словами и делом лежала пропасть, от падения в которую тебя не удержат никакие твои знания, сила и мужество. Например, завтра вечером в это время он будет еще туже связан, сидя в квартире Жувнонов после ужина, с подготовленным для него каким-нибудь ничтожным планом действий. В каждый миг положение поражало его своей все большей нелепостью и несостоятельностью. У него не было желания заниматься такой работой, и его не интересовала помощь мадам Жувнон в ее деле.

Вместе с тем располагать деньгами было мило: удобно иметь возможность взять такси, когда идет дождь, а он устал и хочет домой; приятно зайти в ресторан и сперва посмотреть на левую сторону меню; забавно войти в лавку и купить Хадиже подарок. (Шкатулка с браслетом внутри выпирала в кармане его плаща.) Нужно сделать выбор. Но выбор уже сделан, и он чувствовал, что сделал его не он. Из-за этого ему было трудно поверить, что он морально с ним связан. Конечно, завтра вечером он может не появиться, но это ни к чему хорошему не приведет. Они его найдут, потребуют объяснений; вероятно, будут угрожать. Он мог бы даже вернуть деньги, обналичив аккредитивы, положив сто долларов обратно на счет и выписав чек на имя мадам Жувнон на пятьсот. Это сделать еще не поздно. Или же поздно — ей нужно только отказаться. Ее чек обналичили; это оставалось фактом, в банке записано.

Вдруг ему показалось, что он до какой-то степени может нейтрализовать причиненный им самим вред, сообщив о своих действиях в американское представительство. Он тихонько рассмеялся. Тогда у него возникнут неприятности, а к тому же не будет больше денег. Он знал, что таковы действия жертвы. Типично: жертва всегда сдается, если осмелиться мечтать об изменении своего состояния. Однако в этот миг перспектива была притягательна.

Прямо сейчас ему хотелось выбраться из этой мусорной кучи и оказаться дома в постели. Идя на шум моря, подозревал он, можно оказаться на какой-то определенной большой улице, которая поведет его внутри вдоль бастионов. Так он выйдет к морю. Оказалось, это сложнее, чем он думал, но в итоге ему удалось спуститься на улицы пошире. Здесь ходили люди; они всегда были не прочь показать, как выйти из марокканского квартала, даже под проливным дождем, а часто их и спрашивать не приходилось. В этом отношении их фундаментальная враждебность к немусульманам проявлялась ясно.

— Выход там, — окликали его дети на том языке, который знали. Таков был припев. Или, если он ломился внутрь: — Здесь не пройдете, — говорили они.

Он вышел на главную улицу напротив большой мечети. Немного за ней, на бастионах, высился клуб «Замок» (Открыто Всю Ночь… Подаются Лучшие Вина и Ликеры… Знаменитые Развлечения… Оркестр Гавайского Свинга Эрнесто), и из его открытых окон лился высокий тенор, вывший в микрофон.

Оттуда путь был прям и открыт для ветра с моря. Двадцать минут спустя он чертыхался перед входом в «Отель де ла Плая», звонил в колокольчик и колотил в стекло запертой двери, стараясь разбудить марокканца, спавшего в шезлонге по другую сторону. Когда тот наконец его впустил — укоризненно посмотрел на него, повторяя: