Орден был щедрым покровителем поэзии. Казначейская книга в Мариенбурге 1399-1409 гг. хранит многочисленные записи о выдаче платы жонглерам и шутам, певцам и ораторам, музыкантам и прочим, кто увеселял рыцарей ордена и его гостей. Впрочем, возможно, эти записи больше отражают жизнь резиденции Великого магистра более позднего времени. Считать, что она отражает жизнь 1350 года, было бы, пожалуй, сомнительным анахронизмом.

Многочисленные поэмы упоминают музыку, песни и танцы. Женщины отсутствовали на увеселениях, организуемых орденом, и хотя историк, работавший в более поздний период, упоминает эпизод, описывающий Винриха фон Книпроде, который вводит даму в зал, чтобы открыть танцевальный вечер, этот эпизод, разумеется, следует рассматривать как исключение. Танцы также устраивались светской знатью и горожанами, когда крестоносцы останавливались у них по дороге в Кенигсберг. Нередко артистов для этих празднеств предоставляли сами крестоносцы из знаменитых дворов Европы, которые отправлялись в поход со своими лучшими музыкантами и певцами. Это повышало престиж рыцарей-крестоносцев и помогало им коротать за пирами и праздниками долгие вечера северной зимы. Французский поэт Гийом де Машо, известный и за пределами своей страны, также побывал в Пруссии в эти годы. У рыцарей ордена были и свои барабанщики, горнисты и флейтисты, которые сопровождали их в каждой кампании. Ни одно вторжение в земли язычников не обходилось без рокота барабанов и звона медных гонгов. Но это была военная музыка, а не театральное представление. Наконец, существовала музыка для частых молитв и месс. В больших монастырях месса сопровождалась хоровым пением, а священники ордена бесплатно учили сыновей горожан, которые и пели на религиозных службах.

Экспансия Литвы

В середине XIII века тевтонские рыцари добились обращения в христианство своего смертельного врага – Миндаугаса – и короновали его как первого короля Литвы. Они совершили это, как обычно происходило в этих краях, убедив литовского вождя, что лучше иметь крестоносцев союзниками, чем врагами. С помощью ордена или, благодаря исчезновению угрозы вторжения на его земли братьев-рыцарей с севера и запада Миндаугас смог расширить свои владения в сторону Руси, которой угрожали татары. Литовское княжество выросло широкой дугой с северо-востока на юго-запад.

Брызги воды с рук священника и необходимость изредка выслушивать службы на непонятном языке под непривычную музыку были для Миндаугаса единственным неприятным моментом в смене религиозных убеждений (не считая необходимости объяснить свое решение жрецам и знати). Не будучи многоженцем и не придерживаясь какой-либо религиозной доктрины, языческой или христианской, Миндаугас жил практически прежней жизнью. Этот скептицизм не слишком нравился тевтонским рыцарям – обращение, основанное на политике, зиждется на очень зыбкой почве. И в начале 60-х годов XIII века Миндаугас счел, что неудобства перехода в христианство перевешивают преимущества. Он вернулся к язычеству практически с тем же энтузиазмом, с которым ранее пал в объятия католической церкви, – это казалось ему лучшим способом примирится с теми из литовской знати, кто восхищался, глядя как самогитийские язычники громят войска крестоносцев. Впрочем, смена религии ненадолго помогла Миндаугасу: вскоре он был убит своими врагами из числа соплеменников. Однако его отречение от католической церкви кардинально изменило ход истории в Прибалтике, который, как одно время казалось, был предопределен. Преемники Миндаугаса оставались язычниками еще более века в основном потому, что большинство их подданных верило, что их боги приносят им победу в бою, а также потому, что многочисленные русские подданные литовской короны предпочитали временно находиться под властью язычников, чем принять помощь католиков. Гедиминас (родился в 1257 году, Великий князь с 1316 по 1341 год) был исключительно прагматичным правителем. Его наследники также следовали этому правилу. Возможно, нигде больше в Европе не правила династия, столь последовательно подчинявшая свои поступки собственным интересам. Они не желали рисковать своим положениям в русских землях, обратившись в католичество, но позволяли католикам верить, что готовы принять католицизм и лишь агрессия Тевтонского ордена мешает им спасти свою душу.

Литовские правители именовали себя Великими князьями, этот титул был знаком их русским подданным. Но теоретический титул мало что значил. Большинство сторонников и слуг оставались верными династии Гедиминаса из-за семейных связей, должностей и наград, а не из религиозных традиций. Многие из литовской знати получили православное крещение, чтобы удовлетворить чаяния русских жителей в городах, где они правили или командовали гарнизонами. Многие женились на христианках, как православных, так и католичках. Но остальные оставались язычниками. Без сомнения, язычество имело для них немало привлекательных сторон, в числе которых было то, что Литвой продолжали бы править литовцы. Важно было и то, что самогиты признали бы только язычника-правителя из центральной части Литвы. Слабого христианского правителя они отвергли бы так же, как отвергли и могущественного Миндаугаса. Язычество отнюдь не умирало в Самогитии, напротив, ему следовали со всей страстью, подобной той, что испытывают подчас необразованные и не склонные к терпимости фундаменталисты нынешних дней.

Когда язычники вернулись к власти, они сожгли католический собор в Вильнюсе, засыпали его руины песком и возвели там капище Перкунаса. Это капище, посвященное богу-громовержцу, было, вероятно, столь же внове язычникам, как и христианский собор, так как традиционно язычники проводили свои обряды в священных рощах. Возможно, это объясняет причину того, что каменное сооружение не имело крыши, представляя собой ступенчатую пирамиду с 12 ступенями, ведущими к огромному алтарю. Там, вероятно, стояла деревянная статуя бога, а жрецы поддерживали постоянный огонь. Из этого можно сделать предположение, что язычество представляло собой динамично развивающееся верование, перенимающее некоторые черты соперничающих с ней религий.

Наследники Гедиминаса гордились своей терпимостью к другим религиям. Они, конечно, верили в своих богов, но вовсе не желали навязывать свою религию другим или даже предлагать ее им. Великие князья Литвы позволяли францисканским монахам держать в Вильнюсе часовню для нужд католических купцов и посланников. Лишь однажды францисканцы пострадали за веру, приняв мученическую смерть. Еще более терпимо литовские правители относились к православным священникам по той причине, что многие их подданные были православными. Некоторые из татарских телохранителей князей были мусульманами и жили своими обособленными сообществами. Такая политика – когда правительства договаривались с лидерами меньшинств, которые уже сами следили за выполнением спускаемых сверху законов и указов, просуществовала в Восточной и Центральной Европе до самой Второй мировой войны.

Этот прагматизм литовских князей не должен вводить нас в заблуждение. Средневековая терпимость к обособленным группам не то же самое, что современная терпимость к личности или терпимость мусульман к иноверцам, за которой слишком часто кроется лишь позволение тем жить людьми второго сорта. Для своего времени это была великодушная терпимость, достойная хвалы.