Розенблатт чувствовал, что перед ним добрый человек, и понимал, что не так уж часто в своей жизни встречал добрых людей. Умных, хитрых, состоявшихся – да. Но не очень добрых. И не всегда хороших.

– Надеюсь, я вам не помешаю, – сказал Гамаш, подойдя к столику профессора.

– Прошу вас, буду рад. – Розенблатт указал на стул напротив него.

– Хорошо спалось? – спросил Гамаш, подсаживаясь к профессору.

– Не очень, – признался Розенблатт. – Новая кровать. Новое суперорудие.

Гамаш усмехнулся. У профессора и в самом деле был усталый вид. Но его глаза светились умом.

«Вот опасный человек», – подумал Гамаш.

«Вот опасный человек», – подумал Розенблатт. При этом его оценка Гамаша как человека доброго ничуть не изменилась, просто она расширилась. И теперь включала то, что он узнал о Гамаше, проведя вчера вечером кое-какие исследования.

Этот крупный вдумчивый человек не побоялся противостоять начальству. Он убивал. И его самого чуть не убили.

Розенблатт понял: эти глаза, какими бы добрыми они ни казались, видели такие вещи, какие мало кто видел. А рука, которая пожимала его руку, хотя и была теплой, не останавливалась перед убийством.

И не остановится в будущем, если возникнет необходимость.

Арман Гамаш оказывал на Майкла Розенблатта одновременно успокаивающее и слегка пугающее воздействие.

– Вы явно немало размышляли об этой пушке вечером и ночью, – сказал Гамаш. – У агентов КСРБ есть свои сильные стороны, но они далеки от науки. Я бы хотел узнать, что вы думаете о создании Джеральда Булла.

Профессор Розенблатт покачал головой и выдохнул:

– Как ученый? Его пушка размерами даже больше, чем это казалось возможным. Невероятно. Мощная, но в то же время изящная.

– Изящная? – переспросил Гамаш. – Странное словечко применительно к тому, что задумывалось как оружие массового поражения.

– Мое суждение не имеет отношения к нравственной стороне дела, это всего лишь оценка механизма. Говоря «изящная», мы в первую очередь имеем в виду простоту. Легкость в использовании.

– Пушку Булла легко использовать?

– О да. Наилучшие конструкции всегда просты в употреблении. В этом и состоит их гениальность. Пушка кажется сложной из-за своих размеров. Но у нее мало движущихся частей, так что их довольно легко изготовить и собрать. Почти нечему ломаться. Такое же изящество у пращи, лука и стрелы. Или у пистолета, который вы носите.

– Я редко ношу с собой пистолет, – сказал Гамаш. – Ненавижу оружие. Оружие, видите ли, очень опасная вещь.

– Вы не верите в теорию равновесия сил устрашения? – спросил Розенблатт.

– Фраза, которой премьер Пирсон[42] описывал холодную войну? – сказал Гамаш. – Я думаю, он использовал эту теорию как порицание и предупреждение, а не как цель, к которой нужно стремиться.

– Возможно, – согласился Розенблатт. – Но ведь она действовала, верно? Когда обе стороны могут уничтожить друг друга, ни одна не готова нажать на спусковой крючок.

– Пока оружие не попадет в руки сумасшедшего, – заметил Гамаш.

Розенблатт помрачнел и кивнул:

– Да, тут в моей аргументации имеется изъян.

– Значит, пушка Джеральда Булла изящна, – сказал Гамаш. – Но остается ли она по-прежнему актуальной? Или время и технологии оставили ее на задворках?

– Праща убивает и по сей день, – сказал Розенблатт.

– Как и лук со стрелами. Но какой от них толк против атомной бомбы?

Розенблатт задумался на секунду:

– Видимо, я должен согласиться с тем, что межконтинентальные баллистические ракеты более опасны, чем то, что сконструировал Булл тридцать лет назад, но на самом деле это не так. Вероятно, творение Булла выглядит менее внушительно, но работу свою оно выполнит.

– Вопрос в том, что это за работа, – сказал Гамаш.

– Да, хороший вопрос.

– Если суперорудие на самом деле всего лишь громадная пушка, то может ли она стрелять обычными снарядами или же только специальными? – спросил Гамаш.

– Она может стрелять любым снарядом, каким ее зарядят.

Гамаш задумался над этим утверждением, произнесенным столь обыденным тоном.

– Включая и ядерную боеголовку?

Розенблатт чуть поерзал на стуле и кивнул.

– Химическое оружие? – спросил Гамаш.

Еще один кивок в ответ.

– Биологическое?

Розенблатт подался вперед:

– Она может выстрелить «фольксвагеном» в нижние слои атмосферы. И вообще абсолютно всем, чем ее зарядят.

После этих слов наступила пауза.

– Так что же она делает здесь? – спросил Гамаш.

Снова молчание, и наконец Розенблатт тихо произнес:

– Я не знаю.

– А предположить можете?

– Я не занимаюсь догадками. Я ученый. Догадки не входят в круг моих занятий.

Гамаш улыбнулся:

– Вы не правы. Ученые постоянно выдвигают гипотезы. Разве это не разновидность догадок? Попробуйте. Не верю, что вы сидели здесь и не думали об этом.

Профессор Розенблатт глубоко вздохнул:

– Возможно, мы имеем дело с прототипом для показа потенциальным покупателям. Этим можно объяснить и отсутствие спускового механизма. Стрелять из нее не предполагалось. Она – разновидность макета. Рекламный инструмент.

– Или?..

– Или же она собиралась как боевое оружие. Вы обратили внимание, куда она направлена?

– На Штаты, – ответил Гамаш. – Какая теория, на ваш взгляд, наиболее вероятная? Макет или боевое орудие?

Розенблатт покачал головой:

– Отсутствие спускового механизма для меня загадка. Был ли он изготовлен? Был ли удален? – Он посмотрел в глаза Гамашу. – Я действительно не знаю.

Арман Гамаш не очень поверил ученому, но понял, что сегодня не получит более определенного ответа.

– Хорошая новость состоит в том, что мы нашли суперорудие, прежде чем из него произвели выстрел, если намерение выстрелить вообще существовало, – сказал Гамаш. – К несчастью, это стоило жизни Лорану Лепажу.

Профессор Розенблатт внимательно посмотрел на собеседника:

– Вы в отставке. Почему вы занимаетесь этим делом?

– Лоран был моим другом.

Розенблатт кивнул. Слова Гамаша прозвучали просто. Изящно. И не менее убедительно, чем выстрел из пушки.