– Ты спал с ней? – спрашивает Маша после долгого молчания.

– С кем?.. – Я действительно не сразу понимаю, о чем идет речь. – Господи, Маша…

– Ответь мне – ты спал с ней? Ты спал с Таей?

– Нет! Ну конечно же нет…

– Тогда мы уезжаем.

– Что? Как, куда уезжаем, о чем ты…

– Немедленно. Сегодня, сейчас. Садимся на поезд и уезжаем в Москву.

– Маша, Маша. – Я пытаюсь успокоить ее. – По­слушай себя, что ты говоришь. Ты Вернера не знаешь, он найдет везде…

– Да, – спокойно отвечает Маша, – ты прав, я его не знаю. И знать не хочу. Кто он такой? Он… мелочь, он дрянь, я не вижу его вообще. Денис, если ты меня любишь, мы уедем.

– А ты? – спрашиваю я.

– Если бы я тебя не любила, я бы даже не предлагала.

Все оказывается очень просто.

Мы разъезжаемся, а в половине третьего Машка сбрасывает мне эсэмэску, в которой сообщает, что купила два билета на проходящий Ростов-Москва, а это значит, что через восемнадцать часов мы растворимся с толпой, запрудившей площадь Казанского вокзала.

Я начинаю баловаться – восемнадцать часов – это сколько? Отнимаю восемнадцать часов от цифры на часах, и получается, что до той минуты, когда мы окажемся в Москве, пройдет столько же времени, сколько отделяет меня сейчас от момента, когда я зашел на Машину выставку. Всего ничего.

Нужно будет решить кучу проблем. Как-то поговорить с мамой. Дать знать Пуле и Кроту. Но сейчас все они кажутся мне разрешимыми, в то время как раньше ставили крест на попытке вырваться. Если мы будем вместе с Машей – мы со всем справимся.

Я вскрываю доски пола и извлекаю тайник. Времени и желания пересчитывать деньги нет – по моим ощущениям, здесь примерно пятьдесят тысяч долларов. Еще тридцать лежат на работе, в сейфе, еще десятка заныкана в лесу, в тайнике, плюс десятка на карточке. Я мысленно прощаюсь с тридцаткой в клубе – я не поеду туда, и с сожалением осознаю, что придется бросить и совсем новый «Пассат», с управлением которого я еще не вполне освоился.

Хватает одной спортивной сумки, чтобы собрать предыдущие двадцать четыре года моей жизни. Они уместились. Еще и место остается.

Я бросаю машину на обочине загородной дороги и ухожу в лес. Полчаса мне хватает, чтобы отрыть тайник с припрятанными в нем десяткой баксов, поддельным паспортом и стволом. Тайник я завел по настоянию Вернера. Ствол и паспорт решаю оставить здесь.

До начала новой жизни остается семнадцать часов.

Я бросаю машину на вокзальной стоянке и оставляю ключ в замке зажигания. Вот повезет кому-то. От этой мысли мне становится смешно.

Я выхожу из машины, перебрасываю через плечо сумку, закуриваю и шагаю навстречу новой жизни. На первое время денег хватит, а дальше я начну работать и рвать на шее жилы, чтобы обеспечить Машке нормальную жизнь. Мы будем просыпаться вместе и любить друг друга. Как раньше. И больше не будет тайн и недомолвок.

Я вхожу в здание вокзала и, сориентировавшись по указателям, направляюсь к выходу на перрон. Останавливаюсь у киоска, чтобы купить жвачку – Машке нравится двойная мята.

Радость распирает меня, и я даже кокетничаю с молодой девчонкой, продавщицей всякой дорожной мелочи.

– Сейчас, сейчас! – ору я в трубку на Машин звонок, и бегу к выходу, и уже вижу Машин силуэт у поезда, как вдруг чьи-то пальцы смыкаются у меня на локте.

– Денис, ты дурачок, что ли?

– Как… как вы меня нашли?

– Да какая тебе разница, как я тебя нашел? – ­Дудайтис крутит в руках кривую сигарету и с тоской смотрит на запрещающий курение знак. – Поставил службу за тобой, как… Давай отойдем, нечего маячить здесь под ногами.

Мы стоим у столика кафетерия в углу, перед самым выходом. Это едва ли не единственное на всем вокзале место, где можно курить. Чем Дудайтис и пользуется. Видимо, он ждал меня давно, потому что успел соскучиться по табаку: первую сигарету выкуривает жадно, в несколько длинных затяжек, и только на второй успокаивается.

– Ты понимаешь, что никуда вы не уедете? Вас Вернер в купе порежет, как свиней.

– Он не узнает…

– Как не узнает, Денис? Как не узнает, если я ему сейчас, прямо отсюда, позвоню и все скажу! Вот, мальчик Денис, к тебе засланный, сестру твою трахнувший по моему заданию, вот он в Москву сейчас удирает. Ты понимаешь, что он с тобой сделает?

– Отпустите меня!

– Да я тебя не держу, чего ты орешь? Иди, если ­хочешь.

Я стою. Ноги словно приросли к грязному линолеуму кафетерия. К нам подходит делегат от группки вокзальных алкашей и, прокашлявшись, просит помочь поправиться. Дудайтис коротко мотает мне головой – дай, и я послушно лезу в карман за бумажником.

– Я одного не могу понять, Денис, – шепотом продолжает майор, когда алкаш отходит. – Ну, ладно, хочешь ты потеряться, свалить, у всех бывает. Но она-то при чем здесь? Ты понимаешь, что ты ей приговор подписываешь? Ты труп, Денис, даже если Вернер тебя не найдет. Тебе теперь всю жизнь скрываться придется – от него, от меня. А это знаешь, что такое? Это поддельные документы, жизнь по съемным квартирам, ни детей не заведешь, ни семьи. Она же баба твоя, что ж ты жизнью ее не дорожишь, что ты ее подставляешь и в говно тянешь вместе с собой? Не могу, не могу понять! Объясни мне, пожалуйста!

– Я люблю ее.

– Так вот если ты ее любишь, Денис, ты имя ее забудешь. Потому что ты со всех сторон в говне, мальчик. И рядом с тобой воняет. Вернер воняет, я воняю. А она из другого мира. Даже если не убьют вас, ты все равно ей всю жизнь испохабишь. Она это через пару лет поймет и все равно от тебя уйдет. А не уйдет – в тебя вгрызется и мстить будет, и тогда – лучше бы ушла. Вы лет через пять в озлобленных уродов превратитесь, поверь мне, я такие семьи видел! Будь ты мужиком, отпусти ее!

Ничто не мешает мне пройти мимо майора. Я уверен, что он не будет меня преследовать. Да и Вернеру скорее всего не позвонит – у них не те отношения.

Равнодушный голос справочной сообщает, что до отправления моего поезда осталось пять минут. Надрывается мобильный. Дудайтис с преувеличенным безразличием изучает листок с меню.

Я подношу трубку к уху и говорю севшим от трусости слабым голосом:

– Я никуда не еду, богатая девочка. Живи сама как хочешь.

Теперь я понимаю, что потерял ее навсегда. И чув­ство ужасающей потери проходит наждаком по нервам. Но где-то в глубине души, глубоко настолько, что самому себе страшно порой признаться в том, что ты там видишь, я замечаю мелькнувшую мимолетно тень облегчения.

Маша садится в поезд, и он трогается. По привычке я выбираю трек, наиболее соответствующий настроению момента. Пусть это будет pac с «Don’t you trust me».

– Тебе харчо или суп-лапшу? – спрашивает Дудайтис. – Возьми харчо, они здесь хорошо готовят.